Хищное утро (СИ) - Юля Тихая
— Ливи, я приеду через полчаса.
— Ага, — безропотно отозвалась сестра. — Купи по дороге тыкву, на пюре для Марека. И гильотину, для меня.
— Хорошо.
В конце концов, иногда даже сильным женщинам очень хочется гильотины. Например, когда Роду нужно что-то одно, а тебе — немножко другое.
iii
— Малая, ты рухнула с дубу и не лечишься.
Что ж. Я знала, что это не будет простой разговор.
— Ливи, это прекрасная возможность для Ро…
— Вот пусть мёртвый дедушка самолично выползает из склепа и женится на этом придурке. Я-то тут при чём?!
Ливи независимо дёрнула плечами и с таким кровожадным выражением разрубила тесаком тыкву, словно несчастный плод был головой её кровного врага. Или, возможно, головой Ёши Се.
— Ливи, у нас в Роду сейчас всего шесть незамужних женщин. Бабушка не настоящая Бишиг и не подходит…
— К тому же она такая рухлядь, что жених прикончит её в первую брачную ночь, — фыркнула Ливи.
И серией точных ударов расчленила выпотрошенную тыкву на некрупные кубики. Я выбрала самую симпатичную, рыжую, пузатую. Без гильотины решила обойтись, но Ливи и тесаком вполне справлялась; висящий в напузнике Марек — юный наследник рода Бишиг, которому мать не потрудилась дать нормальное колдовское имя, — старательно отрывал воротник от её домашнего платья, и звук расходящихся швов странно гармонировал с влажным овощным чмавканьем.
— Долорес помолвлена, — продолжала я, поджав губы, — Люси двенадцать лет. Остаёмся мы с тобой и Гвендолин, а она…
— А она хрен пойми от кого получилась такая бездарная, — бодро перебила Ливи, грохнула кастрюлю о плиту, плюхнула на дно тыквенные кубики и шваркнула спичками. — Малая, я всё понимаю, но я не пойду замуж за этого ушлёпка, хоть ты меня режь. Кто мой маленький? Кто такие щёки себе отъел, кто маме пытается соски отгрызть, кто? Смотри, это тыковка…
Она сюсюкалась с лыбящимся ребёнком, а я сидела за столом, подперев лицо руками. Очень хотелось курить, но за это Ливи точно вышвырнула бы меня вон.
Моя сестрица, как видно — непростой человек. Удивительно, как мы, выросшие в одном доме, получились такими разными: какой-то момент в воспитании Ливи был безнадёжно упущен, и она, в прошлом первая наследница Бишигов, выросла безо всякого внутреннего понимания ответственности.
В детстве мы не разговаривали месяцами. Она дразнилась и зазнавалась, а я кидалась на неё, пытаясь расцарапать противное лицо; Ливи была меня на два года старше и здорово выше, зато мне куда лучше удавались чары, и силы были в итоге почти равны. Когда папа уехал, а нас забрала Керенберга, ливиной старательности хватило примерно на неделю. Потом она нахамила бабушке, перевернула на скатерти пладеменаж, разбив добрую половину сосудов, и сбежала, хлопая дверями, в свои комнаты.
«Переходный возраст начался рановато, — резюмировала бабушка и покрутила в руках подкатившуюся к ней грушу. — Жаль. Придётся сменить сервиз.»
Меня окатило тогда разлетевшейся солью, и я сидела, чихая и пытаясь вытряхнуть её крупицы из кружевного воротничка.
Как ни странно, наши с Ливи отношения после этого смягчились. Бабушкина муштра почти вся упала на мои плечи, — как на «подающую надежды», — а Ливи, заклеймённая бесперспективной, умудрялась в перерывах между нотациями заводить себе какую-то весёлую жизнь. Алкоголь я впервые попробовала лет в двенадцать, в будуаре бабушки, потому что «надо знать свою норму». А всерьёз напилась — только через четыре года, на подпольной ливиной свадьбе.
С горгульями у Ливи закономерно не заладилось: дар Рода требует настойчивости и последовательности в освоении. Чтобы не оставаться совсем уж никчёмной, она пыталась поступить в университет на архитектурное и даже ходила на подготовительные курсы, где рисовала какие-то головы в анфас, профиль и три четверти. Не поступила; бабушка была к тому моменту в таком ужасе от её художеств, что оплатила и артефакторное направление вечерней школы, и отдельный городской дом.
В студенчестве, правда, Ливи совсем пошла в разнос. На каких-то танцульках при порту подцепила смазливого колдунишку из мелкого Рода и оперативно от него залетела. Я тогда долго взвешивала, что будет для неё большим позором: выйти замуж за неудачника, сделать аборт или родить вне брака. Все три были хуже, а Ливи настаивала, что у них большая любовь, — и я всё-таки благословила это непотребство правом Старшей.
Бабушка узнала через несколько месяцев, когда скрывать пузо стало невозможно, и пришла в страшную ярость. Был жуткий скандал, в конце которого Ливи, задрав нос, бросила: ну и изгоняйте меня теперь, — и заявила, что ноги её больше не будет в особняке, пока бабушка не извинится.
Бабушка не извинилась. Более того, бабушка была, конечно же, права: меньше чем через год прекрасный возлюбленный слинял куда-то на побережье, к новой своей большой любви. А маленький Марек оказался настоящим Бишигом, и на этой почве Ливи и бабушка начали хоть как-то общаться.
Теперь я была Старшей Бишиг, а Ливи — измученной младенцем молодой женщиной, без нормального образования, положения в Роде и каких-то внятных перспектив. И договорной брак был великолепным выходом не только для Рода, но и для неё самой, — хотя у Ливи, как обычно, было другое мнение.
— …такой бутуз вымахал, — горделиво сказала она, усаживая Марека поудобнее и помешивая вскипающий тыквенный компот. С ребёнком и большой деревянной лопаткой она выглядела умилительно-домашней, и вместе с тем страшно всклокоченной. — Все нижние резцы уже вылезли!
— Можно в договоре прописать для Марека старшинство, — подсказала я. — И законные права. Это очень укрепит в дальнейшем его положение.
Ливи глянула на меня исподлобья:
— Я не дам таскать ребёнка на эти ваши сборища!
— Но бабушка…
— Не-не-не. Если ты подключишь бабушку, я просто отрекусь ещё раз.
— Вообще-то, ты не отрекалась.
— Хорошо, отрекусь впервые. Тебе легче-то от этого стало?
Я устало прикрыла глаза.
— Короче, Малая. Тебе надо — ты за него и выходи. Или что, меня под него подкладывать — нормально, а самой западло?
В этом была вся Ливи: в хамстве и пошлости.
— Я Старшая, Ливи, — напомнила я. — Я могу сделать более сложную партию, и надо это не мне, а всему Роду. Ну сколько можно, тебе же уже не десять лет!..
Кажется, я повысила голос, потому что Марек тут же недовольно всхлипнул и вгрызся зубами в ливину косу. Она уронила ложку, выругалась; потом подняла её с пола, украдкой облизала и убавила огонь под тыквой.
— Она избаловала ребёнка, — воспользовалась паузой недовольная Меридит.
— Да ты на неё саму посмотри, — проскрипела Урсула. — С каким лицом она разговаривает!.. И всё небось похабщина.
