Книжный мотылек. Предубеждение (СИ) - Смайлер Ольга "Улыбающаяся"

Жизнь в поместье хоть и казалась неспешной и размеренной, на самом деле ничуть не уступала в темпе ни Веллингтону с его праздностью и гедонизмом, ни Изначальной, со всем её прогрессом. Дни летели, словно разноцветные листья, сорвавшиеся с осеннего дерева при сильном порыве ветра. Прогулка, завтрак с тетушкой, работа в библиотеке, куда Бригита приносила мне ланч, про который, впрочем, я чаще всего забывала. За час до обеда в библиотеку являлась Пруденс с уговорами и в конце концов заставляла меня подняться наверх и привести себя в порядок. Дальше все зависело от настроения тетушки и её планов на вечер. Примерно раз в неделю мы отправлялись в гости, причем я не всегда понимала, почему тетушка выбрала именно этот ужин, раут, суаре, музыкальный вечер или семейный бал. Скоро я заметила, что уже знаю соседей по именам и в лицо, могу поддержать разговор не только о погоде, ну, или хотя бы, понимать о ком идет речь. По субботам у тетушки, после долгого перерыва, вызванного моим приездом на Мейфер, вновь собирался чайный клуб, где она председательствовала. Уж не знаю, что за чай пили эти весьма солидные дамы, и чай ли на самом деле был разлит в чайнички и чашки, но расходились дамы поздно, в отличном настроении и с блестящими глазами.

Но большинство вечеров мы проводили либо дома либо у баронессы Фредерики, тоже перебравшейся в свое поместье, бок о бок с нашим. Дамы занимались делами и документами, и, судя по доносившимся от них терминам, вполне профессионально, я же утыкалась в какую-нибудь из найденных в библиотеке книг, и читала запоем. Иногда мы все вместе, пребывая в лиричном настроении, смотрели по галанету старые мелодрамы. Я ограничивалась чаем и маленькими, воздушными пирожными, каждый раз искренне беспокоясь о фигуре, но не в силах противиться искушению. Белый шпиц Вольфганг, видимо, тоже заботился о моей фигуре, потому что устраивался у моих ног, трогательно вздыхал и преданно трогал меня лапой до тех пор, пока одно из пирожных не отправлялось ему в пасть. Дамы же потягивали ликер, каждый раз посмеиваясь над восхищением, которое у меня вызывали их ликерные наборы. Наверное, с таким же выражением лица я рассматривала в детстве мамину музыкальную шкатулку, под крышкой которой хрупкая, тонкая балерина в невесомой белой пачке на одной ножке крутила бесконечные фуэте под мелодию Шопена.

У тетушки набор был, скорее, дорожным: темно-синяя, покрытая эмалью шкатулка замысловатой формы, расписанная пчелками, стояла на вычурных, позолоченных ножках. Откидывающаяся крышка шкатулки запиралась на крохотный замочек. Стоило приподнять крышку, отделанную изнутри черным деревом, как становились видны маленькие, изящные рюмочки, закрепленные в специальных зажимах и горлышки четырех бутылочек, закрытых притертыми пробками, которые были увенчаны гранеными стеклянными шариками. Чем больше открывалась крышка, тем выше поднималась двухярусная конструкция внутри, и, в конце концов, её можно было взять за кольцо, сделанное в виде двух лебедей, склонивших головы друг к другу, и переставить на стол. У баронессы же высокий, инкрустированный ореховый ящичек, казалось, укрепился на бюро на века, и не собирается сдавать позиций. У этого набора поднимались и раздвигались стенки, да и рюмки с графинами были куда более основательными. Каждый раз, возвращаясь от баронессы, я пыталась понять — радует или огорчает меня отсутствие мистера Файна, которого из Веллингтона не отпускали служебные дела, и который появлялся у бабушки только по выходным.

Завершал мой день разговор с Нессой. Мы подолгу болтали по буку, обменивались смешными и трогательными картинками, и, к моей особенной радости, говорили о книгах. Воскресенье мы с тетушкой дружно объявили выходным днем: я долго нежилась в кровати, потом созванивалась с Ксавом и родителями, и снова читала или уходила бродить в парк, где часто просто сидела на качелях, кутаясь в шаль и глядя на осенний парк. Осень тут стояла теплая, солнечная, и мне казалось, что этой осени не будет конца. Меж тем сентябрь сменился октябрем, да и тот, в свою очередь, уступил свое место ноябрю.

К воскресному обеду баронесса неизменно появлялась в сопровождении внука — мы с Раулем старались держаться ровно, и, в какой-то момент я поняла, что мистер Файн прочно вписался в мою картину мира. Нет, я не простила ему ту, старую обиду, и подсознательно ждала подвоха, но мне совершенно не хотелось тратить силы на военные действия.

А вот в отношениях с другим нашим постоянным гостем мне уже хотелось хоть какой-то определенности.

Полковник Пестель являлся в среду, наш приемный день, ровно в три — уверенный, громкий стук в дверь раздавался сразу после того, как в холле били старинные часы с маятником, которые Сандерс каждое утро заводил резным ключом. Я, в шутку, даже предположила, что полковник дожидается когда начнут бить часы снаружи, прижавшись ухом к входной двери.

— Милочка, тебе не кажется, что вам с полковником необходимо объяснится? — Спросила тетушка утром очередной среды. — Его визиты из раза в раз… И эта его настойчивость…

— Я готова к этому разговору, — откликнулась я. — К сожалению, пока, как вы видите, у меня нет никакого повода объясниться. Не могу же я, в самом деле, заявить ему: «Знаете, полковник, мне кажется, что вы ко мне неравнодушны».

Я ничуть не удивилась, когда увидела, как Пестель уверенно движется к месту моего уединения.

Я протянула руку для поцелуя, мы обменялись приветствиями и комплиментами нынешней погоде, и я настороженно замерла, ожидая. Полковник не подвел.

— Мисс Дюбо, нам надо поговорить.

— Слушаю вас, полковник, — благосклонно отозвалась я.

Полковник нервно переплел пальцы и устремил свой взгляд куда-то поверх моей головы.

— Я долго не решался на этот разговор и, право, не знаю, с чего начать. Я старше вас вдвое, и многое повидал, вы же, по сравнению со мной, так чисты, юны и беззащитны, что порой мне кажется, что годы, разделяющие нас — это бездонная пропасть. И все же… Я не прощу себе, если не скажу этого.

И тут Пестель внезапно опустился на одно колено, прямо на опавшую листву.

— Мисс Дюбо, я люблю вас! Сделайте меня счастливейшим из смертных. Выходите за меня замуж! — Выпалил он на одном дыхании.

Несмотря на то, что я ожидала чего-то подобного, все-таки услышанное повергло меня в изумление.

— Полковник, — окликнула я его. И повторила громче, когда поняла, что он меня не слышит. — Полковник!

Он вздрогнул и перевел взгляд на меня, словно бы сам удивляясь собственному порыву.

— Встаньте, пожалуйста, — попросила я.

Полковник поднялся на ноги и отвел взгляд.

— У вас доброе сердце, мисс Дюбо. Должно быть, я кажусь вам смешным стариком…

— Нисколько, полковник.

— И каким же будет мой приговор?

Я вздохнула, не представляя, что делать, и что говорить дальше, чтобы не обидеть полковника и не быть превратно понятой.

— Простите, полковник, но я буду вынуждена отказать вам. — Сказать это было не легче, чем первый раз прыгнуть в школьном бассейне с трехметровой вышки. — И дело совсем не в вашем возрасте.

Я замолчала, подбирая слова, и машинально, не отдавая себе отчета, раскачиваясь на качелях.

— Я не сомневаюсь в ваших чувствах, полковник, — вздохнула я. — Но, боюсь, вы любите не меня. Не настоящую, живую девушку Амели. Вы любите образ, который создали сами.

И тут я увидела ошеломленные, цвета стылого осеннего неба глаза полковника. И, неожиданно, этот растерянный, живой человек, впервые открыто показывающий свои чувства, показался мне одновременно необычайно красивой и трагической фигурой на фоне багрянца и золота парка. Краткий миг, и я снова смотрела на привычного, знакомого полковника, видела, как растерянность на его лице сменяется пониманием, а понимание — сожалением.

— Думаю, вы, сами не зная того, оказались правы, — услышала я неожиданное признание. — Наверное, я должен объясниться, но не знаю, с чего начать, так что простите мне мое невольное многословие. Много лет назад я был молод, и очень влюблен. Та девушка… Вы так на нее похожи! Мне казалось что все, к чему она прикасается, становится особенным, да и сама она казалась мне божеством — леди до кончиков пальцев, она блистала во всем, за что бы ни бралась. В её присутствии я становился неловок и косноязычен. Что мог дать божеству самый обыкновенный лейтенант, у которого не было за душой практически ничего, кроме древнего рода и громкой фамилии? По крайней мере, тогда я думал именно так.