Невеста врага (СИ) - Иванова Ольга Дмитриевна

— Ладно, Вел, подождем. Передай этому Каллену, чтобы пока никуда не рыпался. Пусть продолжает следить за Фарретом.

— Хорошо, сьер, — кивнул секретарь. — Когда вас ждать домой?

— Думаю, к вечеру второго дня будем. Я не хочу пользоваться прямым порталом, идем в обход. Перейду на границе с Гирхадом. Там спокойней всего.

— Понимаю, сьер. Это мудрое решение.

Эйдон хотел уже распрощаться с секретарем, но в последний момент вспомнил еще кое-что.

— Вел, — позвал он. — Ответь, а как скоро к Теолле вернется память?

— Восстановление памяти может занять от нескольких дней до нескольких недель, — сказал секретарь. — Однако в некоторых случаях эффект длится дольше, намного дольше...

— А может память не вернуться вовсе?

— К сожалению, да, — печально отозвался Вел. — Но это случается крайне редко, поэтому не стоит волноваться, сьер...

— Да я и не волнуюсь, — Гард с задумчивым видом выбил пальцами дробь по столешнице. — Наоборот. Было бы лучше, если бы память к Теолле так и не вернулась. 

Мы остановились на ночлег в некой придорожной гостинице: неказистое обшарпанное здание, скрипучая лестница, ор пьяных голосов и запах тушеной капусты из бара на первом этаже прилагается. Толстый хозяин в залоснившейся на животе рубахе провел нас в комнаты на втором этаже. Меня и Райму поселили вместе, чему я была несказанно рада: одной мне было бы страшно спать в таком жутковатом месте. Комната по обстановке оказалась чуть лучше хижины, в которой я очнулась. Во всяком случае, здесь была кровать с постельным бельем, пусть и не первой свежести, продавившийся диванчик и большое зеркало на стене. Все тот же пузатый хозяин разжег нам камин, и стало совсем неплохо. А потом Райма сделала мне ванну, правда, каким-то совсем средневековым способом: для этого ей пришлось таскать горячую воду с первого этажа. От моей помощи она категорически и даже с обидой отказалась. Раздобыла Райма и мыло, и я наконец смогла смыть с себя дорожную пыль и пот. Жаль, что пришлось вновь надевать прежнее платье. Похоже, мне и спать в нем придется.

— А что это у вас за синяк? — внезапно вскрикнула Райма, когда помогала мне подсушить волосы после мытья. — Вот здесь, на шее...

Я поспешила к зеркалу. Увидев вместо своего отражения чужое, я инстинктивно отшатнулась. Видимо, долго придется привыкать к новому облику. Если, конечно, судьба не закинет меня в какое другое место и тело раньше, или вовсе вернет домой. Я попыталась абстрагироваться от своего нового облика и сосредоточиться на поиске синяка. Нашла быстро, между шеей и ключицей, и мысленно охнула: да это же самый настоящий засос! И, насколько говорит мне мой опыт, довольно свежий.

Похоже, Райма тоже поняла природу его происхождения, поскольку сразу засуетилась:

— Волосы пока лучше не поднимайте, сьера, и воротник на платье поправляйте. Сьеру Гарду лучше этого не видеть!

А эта Теолла не так невинна, как кажется... Конечно, тот, у кого она была в плену, Фаррет, кажется, мог ее принуждать, действовать насильно, поэтому не стоит делать скоропостижных выводов. В конце концов, это всего лишь засос... А вот Гарду его действительно лучше не показывать, мало ли как женишок взбрыкнет.

— Ваш ужин, — дверь бесцеремонно отварилась, и в комнату вошла пышногрудая девица с растрепанной рыжей косой. Судя по тому, что она с хозяином была практически одно лицо, девица являлась ему близкой родственницей. Она прошла к столу и плюхнула на него поднос. — Тарелки потом сами снесете вниз.

— Знала бы, кому она грубит, — тихо пробормотала Райма и сняла салфетку с одной из тарелок. Под ней оказалась половина буханки белого хлеба. Рядом, в миске, какая-то густая похлебка, а напиток в кувшине по запаху и цвету напоминал квас.

Райма поморщилась, я же с жадностью накинулась на еду. Во время дороги мы перекусили лишь раз, почти на ходу, совсем небольшим куском хлеба и сыра, конфискованными, по-видимому, все у той же престарелой пары, в доме которой я очнулась. Вкуса почти не чувствовала, от голода еду просто заглатывала, Райма же при этом посматривала на меня с удивлением и долей осуждения, потом же до меня долетела фраза, которую она произнесла себе под нос:

— Испортили дитя эти южане...

Ранее я собиралась сходить к Гарду за обещанным рассказом о прошлом Теоллы, но теперь, после сытного ужина, у меня начали слипаться глаза. Ладно, поговорю завтра, тем более, утро вечера мудренее.

Но стоило мне приложить голову к подушке и закрыть глаза — и я тотчас оказалась на крыльце своего подъезда. Тот же серый промозглый ноябрьский день, моросит дождь, порывистый ветер треплет волосы. Сон? Или все же явь? Только не говорите, что я вернулась назад...

Между тем я снова дрожащими пальцами прикладываю чип к домофону. Меня разрывают противоречивые чувства: сомнение, страх и надежда, что мои подозрения окажутся ложными. Залетаю в подъезд, взбегаю по лестнице... Лифт, как назло, едет с самого верхнего этажа, и я сгораю от нетерпения. Наконец двери открываются, я вхожу в него, едва не сбив с ног соседа. Каким-то чудом мне удается сразу нажать на свой этаж, хотя руки все так же колотятся. У двери своей квартиры пытаюсь успокоиться, выровнять дыхание. Вставляю ключ в замок, открываю тихо... Захожу. И тут же земля уплывает из-под ног: дверь в спальню закрыта, но сквозь дымчатое стекло вижу, как там движутся силуэты, слышу скрип кровати и характерные вздохи. Мой взгляд падает на вешалку: дорогое кашемировое пальто моего мужа и простенькая курточка с искусственным мехом ее, Тани. Вдобавок, сделав шаг, спотыкаюсь о ее ботинки на толстом каблуке. Давно собираюсь ей сказать, чтобы прекратила ходить на таком высоченном каблуке, в ее положении это может быть опасно.

Заставляю себя идти дальше. Открываю дверь в свою спальню, и на глаза набегают слезы. Значит, все правда... Муж и Танечка, моя последняя надежда испытать счастье материнства, меня не замечают, продолжая самозабвенно трахаться. Да, именно трахаться. Потому что «заниматься любовью» в их адрес даже язык не повернется произнести. Таня, закатив глаза и откинув голову назад, скачет на муже, как наездница, а тот мнет ее бедра, готовый вот-вот кончить. Мне же невольно бросается в глаза Танечкин животик, который уже начал округляться. Четырнадцать недель и два дня — я знаю ее срок точно, едва ли не до часов.

— Хватит! — мой окрик не дает им достичь пика, обрывает кайф за секунду «до». Можно даже позлорадствовать, но меня обуревают иные чувства, куда более сильные. Не приносит удовлетворения и вспыхнувший испуг в глазах обоих. Таня резво спрыгивает с мужа, а он уже взял себя в руки, встает медленно, обматывается простыней вокруг бедер и смотрит при этом на меня с вызовом.

— Как ты мог опуститься до такого? — мой голос дрожит.

Муж лишь равнодушно пожимает плечами. И именно это равнодушие ранит сильнее всего.

— Она же... Она же носит нашего ребенка!

— Моего ребенка, — жестко повторяет муж. — От тебя там ничего нет. Только подпись в договоре о суррогатном материнстве. Ты бесполезна. Даже неспособна воспроизводить яйцеклетки.

Я начинаю задыхаться. От обиды и боли. И это говорит мне муж? Мой муж? С которым я прожила двенадцать лет? Да, я теперь бесплодна, стерильна, но он ведь знает... Знает почему! Ведь он сам в начале нашего брака заставлял меня дважды сделать аборт, мол, не готов, слишком молод. Только потом, когда стал «готов», не могла уже я: вначале выкидыш за выкидышем, потом годы гормональной терапии, попытки ЭКО. И конечный приговор: полное бесплодие. Ребенка из детдома муж не захотел брать категорически, сошлись на суррогатном материнстве, где донорами клеток является он сам и женщина, которая вынашивает ребенка.

— Это наш с Денисом малыш, — пищит из-за спины Танечка. А ведь казалась такой хорошей девочкой, пусть и имела в свои неполных двадцать три положенных для суррогатной матери двух детей. С ее слов, их бросил муж, оставил без средств существования, вот и решила пойти на такой деликатный договор с нами.