Алёна Алексина - Перехлестье
Мужчина снова открыл глаза и посмотрел, как пчела, деловито подёргиваясь, продолжает ползти по грубой ткани рубахи.
Сейчас ему уже лучше, сейчас он может держать себя в руках и, пожалуй, даже сумел бы пройти мимо ребенка, не напугав того до слез. Он мог бы поиграть и с собакой или кошкой, вот только никто из зверей в здравом уме не подойдёт к такому, как он — слишком страшный путь у Грехобора. Столько зла, сколько носил в себе бездольный странник, безгрешное существо не может воспринять и выдержать. Потому‑то чаще псы рвались с цепей, почуяв запах чужака, потому‑то щенки, жалобно скуля, забивались в углы, а кошки шипели и изгибались дугой.
Вот уже девять лет как Грехобору не удавалось погладить или как‑то иначе приласкать домашнее животное. Даже лошадь по холке потрепать. А когда‑то он любил ездить верхом…
С той поры много воды утекло. Воды, которая смывала с проклятого путника чужое зло. Поскольку, кому, как не проточной бурной воде выполаскивать грязь и скверну? Вода всё смоет, всё очистит и примет даже то, что не примет земля. Он с наслаждением вдохнул речной воздух — сладкий, полный мелких брызг.
Мужчина прижался спиной к мощной деревянной свае, которая удерживала часть настила перед мельницей, и посмотрел на небо. В пронзительной безоблачной синеве возникла черная точка. Она все увеличивалась и увеличивалась, росла и росла, пока не превратилась в птицу, кругами парившую над мельницей.
Вот птица сложила крылья и камнем рухнула к земле. Наверное, полевку увидела… Но нет. Опустилась в траву и скосила желтый глаз на человека. Грехобор покосился в сторону странного пернатого гостя, но не двинулся с места. Сокол… символ свободы. Он, как издевка и постоянное напоминание о судьбе, следовал за путником. И нет бы всегда, а то лишь последние несколько дней. Птица никогда не мешала, просто неожиданно вдруг оказывалась в поле зрения, появляясь именно тогда, когда это было особенно уместно. Когда измученный, усталый человек мог думать о чем‑то другом, кроме зла, раздирающего душу на части. Когда он мог думать о себе. И о своей жизни.
Такое поведение живого существа было для мужчины в диковинку. Птица не боялась его! В отличии от людей… Мужчина на мгновение прикрыл глаза, пытаясь вспомнить ощущение от чужого прикосновения и… не смог. Слишком давно это было. В той, другой жизни, в Клетке Магов, когда его еще не сделали Грехобором. Когда он просто был.
Отогнав ненужные мысли, лишенец встал, и направился прочь от реки туда, где его наверняка уже ждали. Он оказался прав — у мельницы собралась, мало не вся деревня. Староста стоял чуть впереди, сдвинув кустистые брови, а на земле перед ним лежали гроши. Подойдя, путник присел, и поочередно коснулся пальцем каждого. Гроши почернели, впитывая силу чародея.
— Что делать, знаешь? — спросил странник, спокойно глядя в лицо старосты.
Тот пораженно кивнул, вглядываясь в лицо незнакомого молодого мужчины — на загорелом лице чужака не осталось и следа былых морщин, серые глаза смотрели спокойно, а темные волосы, рассыпавшиеся по плечам, больше не напоминали грязно-белую паклю. Только широкая седая прядь у левого виска выдавала в нем того изможденного старика, вошедшего в деревню накануне.
В остальном странник изменился — раздался в плечах, выпрямился и более не выглядел высохшим и истощенным. Если забыть про изувеченные руки, так просто загляденье: статный, крепкий, высокий.
Староста оказался столь изумлен, что не услышал вопроса. Лишь смотрел, не веря глазам, даже захотелось, боги прости, коснуться мага. Живой ли он? Или то Морака наложила какую волшбу?
Грехобор повторил свой вопрос громче, и теперь в его голосе прозвучала Сила. Услышав ее, глава деревеньки испуганно отпрянул и еле сдерался, чтобы не осенить себя защитой.
— Знаю, Грехобор, — быстро проговорил староста.
Да, говаривали люди, будто с грехами на магов оседают и годы, и что стоит им очиститься, как молодость возвращается… Но одно дело слышать, как об этом болтают в кабаках да тавернах, а другое — видеть своими глазами. Вчерашний едва живой дед сегодня превратился в молодого мужчину, которому не дашь более двадцати семи лет от роду. Только глаза остались такими же древними и пустыми.
Староста помолчал, не зная, что еще сказать или сделать и, наконец, спросил, неловко:
— Поесть останешься?
Он говорил это и очень, очень хотел услышать в ответ отказ.
К счастью, маг отрицательно покачал головой. Ему нельзя переступить порог чужого дома. Он обречен скитаться. А есть на улице на потеху толпе и вовсе не будет. Еще одно проклятье, на которое лишенец уже перестал обращать внимание.
Не прощаясь, путник медленно пошел прочь. Он спиной чувствовал недобрые взгляды людей. Они смотрели ему вслед, радуясь и горюя одновременно. Радовались тому, что маг не задержался, а горевали, что не прошел мимо.
Теперь в деревне семь лет не будет хорошего урожая — по году за каждый четвертак, лежавший сейчас на земле. А если староста ошибется в заветах, закапывая черные кругляши, деревню придется покинуть, потому что земля перестанет родить, а скот начнет падать.
Грехобору не нужно было оборачиваться, чтобы видеть страх и злобу в глазах людей. Он знал, что его ненавидят. Боятся. Мечтают прогнать, если он не нужен, но молят прийти, когда он необходим. И оттого, что во всей Аринтме был всего один Грехобор, они злились и ненавидели его еще сильнее.
Интересно, как бы они боялись, узнай, что такой, как он — один во всем мире? Что это назвище было придумано нарочно для него и ни один маг более не сможет его нести?
Шаг. Еще один. Если бы кто‑то спросил его — когда он остановится, Грехобор бы не ответил. Ему предстояло ходить по городам и весям столько, сколько выдержат рассудок и тело. И вот этой‑то выдержки у разрешенного мага оставалось с каждым днем все меньше и меньше.
Идя по дороге, он уже не спрашивал себя, почему и за что боги так его наказали. В глубине души Грехобор давно понял — богам плевать на таких, как он.
Путь второй. Глен.
Коридоры, коридоры, коридоры… Направо, налево, развилка. Бежать! Бежать!!! Он мчался, сломя голову, почти не разбирая дороги, да и что тут разбирать в такой темнотище? И все‑таки врожденная осторожность заставила сбавить шаг, остановиться, ощутив, как опасно сгущается воздух вокруг.
— Колдун! — донеслось откуда‑то издалека.
Ага, конечно, так он и отозвался.
Довольная усмешка скользнула по худому, заросшему черной щетиной лицу. Мужчина отвесил издевательский поклон стороне, из которой донесся этот пронзительный крик. Морок спал, делая синие глаза беглеца карими, а волосы из русых — черными. Позволив себе немного отдышаться, колдун по имени Глен развернулся, и бегом направился к выходу, думая про себя: «И чего такого в этих видиях? Обычные женщины — недалекие, легкомысленные и думают лишь об одном».
