Мэгги Стивотер - Дрожь
В холодильнике обнаружился кусок говядины, которая, очевидно, предполагалась к ужину вместе с грибным крошевом. Я вытащила мясо и плюхнула на доску. На экране телевизора какой-то журналист с умным видом рассуждал на тему, нужно или нет сдерживать рост популяции волков в Миннесоте. От всего этого мне стало тошно.
Зазвонил телефон.
— Да?
— Привет. Что делаешь?
Рейчел. Я обрадовалась ее звонку; она была полной противоположностью моей матери: до крайности организованная и все и всегда доводившая до конца. В ее присутствии я не чувствовала себя инопланетянкой. Я зажала трубку между плечом и ухом и принялась резать мясо, припрятав кусок размером с мой кулак.
— Готовлю ужин и смотрю дурацкие новости.
Она поняла меня с полуслова.
— Понятно. Разглагольствуют про немыслимое. Мусолят и мусолят одно и то же. Нет, вот же гады... ну, то есть почему бы им наконец не заткнуться и не оставить всех нас в покое? Хватит и того, что в школе больше ни о чем не говорят. А каково тебе после той истории с волками, я вообще не представляю. И родители Джека, наверное, сейчас хотят только одного: чтобы эти журналюги заткнулись поскорее.
Рейчел тараторила с такой скоростью, что я едва ее понимала. Под конец я просто отключилась от этого потока слов, а потом она спросила:
— Оливия сегодня не звонила?
Оливия была последней из нашей троицы и единственной, кто хоть отчасти понимал мою одержимость волками. Редкий вечер проходил без того, чтобы я не созванивалась с ней или с Рейчел.
— Она, наверное, отправилась на улицу с фотоаппаратом. Сегодня ведь вроде бы метеоритный дождь обещали, — сказала я.
Оливия смотрела на мир сквозь объектив своей фотокамеры; половина моих школьных воспоминаний была увековечена в глянцевых черно-белых снимках размером шесть на четыре дюйма.
— Думаю, ты права, — сказала Рейчел. — Оливия точно не сможет не поучаствовать в этом всеобщем помешательстве на астероидах. Есть минутка поболтать?
Я покосилась на часы.
— В общем, да. Но только пока я доделываю ужин, потом придется садиться за уроки.
— Ясно. Тогда я быстренько. Всего два слова. По-бег. Ну, как тебе?
Я бросила мясо поджариваться на сковородку.
— Это одно слово, Рейч.
Она немного помолчала.
— Ну да. Мысленно это звучало лучше. Ну, не суть. Короче, мои предки сказали, что, если я хочу куда-нибудь поехать на рождественские каникулы, они оплатят поездку. Как же мне хочется куда-нибудь уехать. Куда угодно, лишь бы подальше от Мерси-Фоллз. Все равно куда! Придете завтра с Оливией после школы помочь мне собрать вещи?
— Хорошо, придем.
— Может, вам с Оливией тоже разрешат со мной поехать? — сказала Рейчел.
Я замялась. Слово «Рождество» немедленно воскресило в моей памяти запах елки, бескрайнюю черную гладь звездного декабрьского неба над нашим двором и глаза моего волка, наблюдающие за мной из-за заснеженных деревьев. Мой волк всегда появлялся на Рождество, даже если отсутствовал большую часть года.
— Только не надо этого твоего задумчивого вида с устремленным вдаль взором, — простонала Рейчел. — Представляю тебя сейчас! И не говори мне, что ты никуда не хочешь отсюда уезжать!
В общем-то, я и не хотела. Я, можно сказать, срослась с этим местом.
— Я же не говорю «нет», — запротестовала я.
— Но и не прыгаешь от радости. А я именно на это и рассчитывала, — вздохнула Рейчел. — Ну хоть ко мне-то ты придешь?
— Ты же сама знаешь, что приду, — сказала я и свернула шею, пытаясь выглянуть в заднее окошко. — Ну все, мне пора бежать.
— Ага-ага, — сказала Рейчел. — Захвати с собой печенье. Только не забудь. Ладно, пока.
Она засмеялась и повесила трубку.
Я торопливо поставила рагу тушиться на маленьком огне, чтобы не требовалось моего присмотра. Потом сняла с вешалки пальто и открыла дверь на террасу.
Холодный воздух немедленно обжег щеки и защипал уши, напоминая о том, что лето официально закончилось. В кармане пальто у меня была припрятана вязаная шапочка, но мой волк не всегда узнавал меня в ней, так что я не стала ее надевать. Я украдкой оглядела подступы ко двору и спустилась с крыльца, приняв как можно более небрежный вид. Кусок говядины у меня в руке казался холодным и скользким.
Жухлая блеклая трава захрустела под ногами. Я дошла до середины двора и остановилась, на миг ослепленная розовым закатом, рдевшим за дрожащей черной листвой. Этот суровый пейзаж и наша теплая кухонька с ее уютными запахами легкой жизни существовали в двух различных мирах. Казалось бы, я принадлежала ко второму и должна была чувствовать себя там как рыба в воде. Однако деревья манили меня к себе, искушали бросить все то, что было мне так привычно, и раствориться в наступающей ночи. Это желание в последнее время посещало меня с пугающей частотой.
От темноты на краю леса отделилась какая-то тень, и я увидела под деревом моего волка. Он повел носом, учуяв мясо у меня в руке. Облегчение, которое я испытала при виде него, сменилось ужасом, когда он вскинул голову и на морду ему упал желтый квадрат света из раскрытой двери. Его нижняя челюсть была покрыта запекшейся кровью. Старой, не сегодняшней.
Ноздри его трепетали: он чуял запах мяса. То ли этот запах, то ли мое привычное присутствие подтолкнули его сделать несколько шагов по направлению ко мне. Потом еще несколько. Так близко он еще никогда не подходил.
Я не сводила с него глаз; он был совсем рядом, и я могла бы протянуть руку и коснуться его ослепительного меха. Или бурого пятна на морде.
Мне отчаянно хотелось, чтобы это была его кровь. Из старой раны или ссадины, заработанной в схватке.
Впрочем, это казалось маловероятным. Судя по всему, кровь была чужая.
— Это ты его убил? — прошептала я.
Мой голос, вопреки ожиданиям, не спугнул его. Он точно прирос к земле, его глаза были прикованы к моему лицу, а не к куску мяса у меня в руке.
— В новостях только об этом и говорят, — продолжала я, как будто он мог меня понять. — Заладили: трагедия, трагедия. Говорят, что это дикие звери во всем виноваты. Ты это сделал?
Он смотрел на меня еще с минуту, не двигаясь, не мигая. А потом — впервые за шесть лет — закрыл глаза. Это шло вразрез со всеми природными инстинктами, которые полагается иметь волку. Вечно немигающий взгляд — а теперь он застыл в позе почти человеческого горя, закрыв блестящие глаза, пригнув голову и прижав хвост.
В жизни не видела картины печальней.
Медленно-медленно я приблизилась к нему, опасаясь лишь спугнуть его, а не его окровавленных челюстей и острых зубов. Уши у него встали торчком, значит, он заметил мое приближение, однако не сдвинулся с места. Я присела на корточки и бросила мясо на снег. Волк вздрогнул. Он был так близко, что я улавливала мускусный запах его шкуры, чувствовала тепло его дыхания.
