Татьяна Корсакова - Беги, ведьма
Камин горел. Огонь весело хрустел вишневыми поленцами, сыпал искрами, приглашая в удобное кресло. Камин обещал рассказать о той, что любит кофе и сладкий вишневый дым так же сильно, как и Волков, и даже попытался нарисовать ее портрет дымными кистями и огненными красками, но… не получилось. Вместо женщины камин нарисовал кошку с кисточками на треугольных ушах. Нет, не кошку – рысь. Вот такой была хозяйка этого дома! Ходила на мягких лапах, спала в кресле, свернувшись калачиком, пила крепчайший кофе. Волков вздохнул, и тоска снова вернулась, по-хозяйски прилегла на тахту, брезгливо посмотрела на рассыпанную на журнальном столике соль. Волков тоже посмотрел и уже собирался отвернуться, когда увидел послание…
«Волков, ты мне нужен! Арина».
Черным по белому, коротко и ясно. Он кому-то нужен. Нет, не так! Он нужен хозяйке этого чудесного дома, той самой, о которой пытался рассказать огонь в камине. И зовут ее Арина. Знакомое имя, очень знакомое, звучанием своим вызывающее тепло в груди, в том самом месте, где поселилась тоска.
А дом изменился. Отдал свою тайну и словно бы поник. Углы гостиной затянула паутина, огонь в камине умер и превратился в седой пепел, пол укрыл ковер из пыли с отчетливо видимыми следами женских босых ног.
И Волков пошел по следу, из гостиной в кухню. От прежнего уюта ничего не осталось. Высохшие трупики цветов на изрубленной чем-то острым столешнице, паутина, пыль, запустение. Та, что так любила этот дом, ушла, и дом заболел.
Снаружи снова пахло дымом, горьким дымом горящей листвы. Вишневый цвет давно осыпался, и старые ветви тронул иней. Изо рта вырывались облачка пара, а где-то поблизости слышался тоскливый паровозный гудок. Если пойти на звук, можно выйти к железнодорожной станции. Волков обернулся, разглядывая фронтон вишневого дома, запоминая выложенную на нем дату и все, что могло пригодиться в предстоящих поисках. В том, что девушка Арина попала в беду, он не сомневался. Как не сомневался и в том, что должен ее найти. Ради собственного же спасения. А паровозный гудок становился все громче и настойчивее, словно состав на полном ходу несся прямо на Волкова.
Испугаться он не успел, швырнул тело в сторону и свалился с кровати, больно ударившись затылком об пол. Сон оборвался так же внезапно, как и все предыдущие его сны, но на этот раз он получил ключ. А если есть ключ, то найдется и дверь, которую он откроет. И плевать, что сон – слишком ненадежный источник информации. Придется работать с тем, что есть.
В распахнутое настежь окно тянуло предрассветной свежестью и сладким вишневым дымом. Волков уселся на подоконник и закурил. Впервые за долгие месяцы тоска отступила, а значит, Серый Волк взял наконец след.
* * *Арину разбудили голоса. То есть не совсем разбудили, но выдернули из сна, в котором она была девочкой Лизой и оплакивала смерть своей мамы. Голоса были ей знакомы: властный Хеленин и испуганно-подобострастный Зои Петровны. Хелена давала указания, Зоя Петровна клялась все исполнить в точности.
Скучно. И глаза открывать не хочется. В вену впилась игла, почти не больно, лишь чуть раздражающе. Хелена любит уколы, видит в них свою силу. Арина, наоборот, силы не видит. Или выхода для силы. Все так запуталось. И хочется спать. Просто спать, чтобы без чужих воспоминаний…
…Сон навалился пуховой периной. Сначала мягкая и невесомая, она почти не чувствуется, но очень скоро наливается свинцом, сдавливает грудь, мешая дышать и кричать, не давая жить. И жаркий шепот над самым ухом вызывает лишь вялое удивление.
– Тихо, коза, тихо… Пришло время позабавиться…
Тяжелое на груди и на лице – это Жориковы лапы, а морда его нависает над Ариной размытым пятном. Челюсти больно, и зубы не сомкнуть из-за кляпа. Жорику не нужны ответы. Как же он собирается базарить?.. А сгиб локтя снова кусает игла. Жидкость в шприце грязно-серого цвета, как помои, разливается по венам, притупляет страх и боль, даря равнодушие.
– Двойная доза. Чтобы наверняка, – бормочет Жорик и целует Арину в лоб. Как покойницу.
И у нее есть все шансы умереть. Если не от двойной дозы, то от Жорикова тухлого дыхания.
– Все думают, Жорж тупой, думают, не вижу ничего. А я все вижу, все подмечаю! И флакончики эти немаркированные тоже подметил. Что за лекарство такое, а?
Он ее спрашивает? Откуда же ей знать! Она знает лишь одно – вот такое у нее случилось озарение! – что после этого немаркированного лекарства жить совсем-совсем не хочется и сил не остается никаких. Ни человеческих, ни ведьмовских.
– А я вот заметил, что Хелена, королевишна наша, к тебе в палату заходит только после укольчика этой хрени. – Жорик лыбится, и Арина видит одну лишь эту его кривую скалозубую ухмылку. – Как в клетку к дикому зверю.
На лицо поверх кляпа ложится скотч, для надежности, а Жорик наклоняется близко-близко, спрашивает:
– Что же ты за зверюшка такая, что тебя сама Хелена боится? Молчишь?
Еще бы ей не молчать с кляпом во рту…
– А вот я кое-какие догадки имею. И флакончиками чудесными запасся. Хелена забыла закрыть кабинет, а я тут как тут. Мне ж интересно, чем она тебя так хорошо лечит, что ты при ней на цырлах. А мне вот тоже хочется, чтобы такая цыпочка, как ты, передо мной на цырлах… Ну или в какой другой позе. Это мы с тобой потом разберемся. Я с бабами всегда договариваться умел, хоть с нормальными, хоть с шизанутыми. С шизанутыми оно даже поинтереснее будет.
А скотч тем временем обматывает запястья и лодыжки, врезается острым краем в кожу.
– Пойдем-ка прогуляемся, куколка. – Жорик заворачивает ее в плед с головой, и дышать становится еще тяжелее. – И не бойся, нам никто не помешает. Хелена свалила в город. Тихушники на киносеансе. Ты в курсе, что по пятницам им показывают комедии, а по субботам – мультики? Такая чертова психотерапия. Специально здание под это дело оборудовали. Мультики шизикам… – Жорик хмыкает, а потом продолжает: – А за Зою Петровну не переживай. Спит старушенция младенческим сном. Я ей в чаек кое-что подмешал. До нашего возвращения она точно не очухается.
Тихо скрипят дверные петли. В душной темноте небо и земля меняются местами, в ушах шумит. В мире не остается никаких ориентиров, кроме тяжелых Жориковых шагов и собственного гулко бьющегося сердца. А кричать бесполезно. Она попробовала и получила тычок под ребра, от которого едва не потеряла сознание. Лучше бы потеряла…
Шаги Жорика сделались неслышными, пружинистыми, а дыхание, наоборот, стало громче. Устал или что похуже? Снова скрипнула дверь, но на этот раз визгливо и громко, закурлыкали потревоженные голуби, запахло чем-то затхлым.
– Вот и пришли!
Земля приняла Арину мягко, уколола тонкими иголочками, прелый запах усилился, а ноздри защекотало от пыли. Сено! Жорик принес ее на сеновал. Или в бывшую конюшню. За край пледа потянули, и Арина, кувыркнувшись, уткнулась в сено лицом. Почерневшее, отсыревшее, утратившее изначальный свой аромат, оно казалось мерзким. Отчего-то подумалось, что в сене живут мыши, и стало страшно. Мыши пугали Арину сильнее Жорика, и, наверное, напрасно.
