Наслаждение - Леси Филеберт
— Это фотоальбомы? Из нашего родового поместья? Но откуда они тут?
Завороженно вожу руками по знакомым переплетам и не верю своим глазам. Что же это получается, Эдгар забрал некоторые мои вещи из поместья?
— Здесь не только твои фотографии, здесь также есть альбомы господина Ставинского. Он не давал мне конкретных приказов насчет этих альбомов, но не думаю, что он будет против. Ты можешь поискать нужные тебе фотографии, чтобы показать их брату, если… Если тебе это так важно.
Меня переполняет столько противоречивых эмоций, что я не нахожу подходящих слов для их выражения. Молча листаю альбомы, заполненные моими фотографиями из разных периодов жизни. Здесь немало наших совместных снимков с Эдгаром. Вот я в пять лет у него на дне рождения. Измазана кремом от торта и выгляжу абсолютно счастливой. Вот мы с Эдгаром в тот же день стоим в обнимку и с плакатом “Дружба навсегда!”. Вот я подросшая учу братишку базовой магии, а вот он уже постарше стоит рядом с родителями на берегу моря. Счастливый и улыбчивый, еще не знающий, какая непростая ему уготовлена судьба.
А вот эту фотографию я сама не видела. У меня есть другая, похожая, где мы просто стоим с Эдгаром вместе после сдачи дипломных работ и улыбаемся фотографу. На этой же фотокарточке, что держу в руках, я все также смотрю на мага, запечатлевшего снимок, зато Эдгар — смотрит на меня. И взгляд у него такой… Собственнический, самоуверенный. Вожделеющий. Взгляд человека, точно знающего, чего он хочет.
А глаза у него тогда еще были серого цвета… Поменялись позже, на обряде инициации, буквально через пару дней после этого снимка. Как будто все это было в прошлой жизни…
Нахожу фотоальбомы с фотографиями мамы и папы, попутно заметив семейные фотокарточки Эдгара. С улыбкой смотрю на фото его улыбчивых родителей и младшей сестрички. Интересно, где они сейчас? Они сами не жили в столице, предпочитая размеренную загородную жизнь, поэтому видела я их лишь несколько раз, как-то не доводилось чаще. Хорошие, заботливые и любящие родители, интересно, как они восприняли новый статус Эдгара и всю ту дичь, что он творил после захвата власти? Не думаю, что они все это одобрили. Не такие они люди. Да и Эдгар подозрительно ни слова о них не говорит, видимо, рассорились в пух и прах.
— Кстати, а ты не знаешь, как обстоят дела у родителей Эдгара? Давно я их не видела.
— Полагаю, что хорошо, — говорит Франкур и, подумав, добавляет:
— Во всяком случае, говорят, что на том свете всем хорошо.
Я холодею при этих словах и смотрю на Франкура широко распахнутыми глазами.
— Что ты имеешь в виду? У Эдгара кто-то из родных умер?
— Погиб.
— Кто?
И на мгновение перестаю дышать, когда слышу короткое:
— Все.
Одно слово, а режет меня, как бритва.
Снова смотрю на фотографии, на улыбающихся родителей Эдгара. Как это — погибли? Все? Не верю, что он не мог защитить самых близких людей, какая бы беда им не грозила!
— Что… что с ними случилось?
— А ты не знаешь?
Отрицательно качаю головой. Я не то что не знаю… я даже не догадывалась, что с родителями Эдгара может быть что-то не так. И я не уверена, что готова услышать правду.
Но Франкур не спрашивает, готова ли я ему внимать или нет. Он стоит рядом, печально смотрит на фотографии в моих руках и негромко говорит:
— Когда господин Ставинский выдвинул свою кандидатуру на пост нового императора, и стало понятно, что его шансы добиться своего очень велики, некоторые огневики из аппарата управления в открытую пригрозили ему уничтожить всю его семью, если он не отступится от своих планов. Как ты знаешь, он не отступился. И наверно, даже не принял всерьез те угрозы, он всегда был слишком самонадеянным. Ну и…
— И что, их в самом убили? Всех троих? — неверяще спрашиваю я. — Вот просто так, чтобы дать понять Эдгару, что ему тут не место?
Как-то в голове не укладывается такой бред. Огневики могут быть жесткими, но чтобы вот так грубо…
— Да, — просто отвечает Франкур, и у меня все внутренности словно скручиваются от ужаса. — Довольно жестоко убили, насколько мне известно. Испепелили заживо.
К горлу подкатывает тошнота. Даже в глазах темнеет на мгновение. Листаю альбом, смотрю на фотографию красивой девочки с длинными черными волосами и очень выразительными глазами. На одной фотокарточке четко видно свисающий с шеи кулончик в форме ракушки, и я какое-то время напряженно вспоминаю, где же еще такой видела, а потом соображаю, что он попадался мне на глаза совсем недавно.
— Этот серебряный кулон… Я видела такой же у Эдгара.
— Не “такой же”, а именно его. Господин очень любил свою сестру, а этот кулон — единственное, что осталось от Лилит.
Вот как… Лично для меня эта информация меняла довольно многое.
— Слушай, а когда… Когда все это случилось? Ну, с ними… С родителями, и сестрой…
— Господин узнал об этом семь лет назад в конце весны.
— То есть… Примерно в тот же промежуток времени, когда я сбежала в пограничье, — говорю скорее сама себе, но Франкур все равно слышит.
— Не просто в тот же промежуток времени, а в тот же самый день. Господин даже думал поначалу, что это ты была причастна к смерти его родителей.
— Как он мог такое подумать? — в ужасе восклицаю я. — Я бы… Да я бы никогда!..
Франкур лишь пожимает плечами, лицо его остается беспристрастным.
— Он был раздавлен вестью о смерти близких людей, а тут еще и ты сбегаешь из-под носа. Близкий человек, ратующий за защиту огневиков и исчезающий в день гибели семьи господина Ставинского. Что ещё мог подумать человек, убитый горем и оставшийся в полном одиночестве?
Я даже не знаю, что сказать. Пытаюсь себя мысленно поставить на место Эдгара и понимаю, что, возможно, сама бы посчитала себя предательницей, сбежавшей от правосудия, при таких-то обстоятельствах. Но я бы никогда, ни за что не причинила бы вреда ни Эдгару, ни его семье! Как бы меня ни тревожили его намерения захвата всего Шаренхола, как бы я ни желала его остановить, но я никогда бы не стала ему вредить. Я разведчик, боец, но не убийца и не сумасшедший мститель! И я… Я испытывала к нему слишком сильные чувства…
— И что он, все еще считает, что
