Елена Хотулева - Сумерки памяти
Он говорит мне, что ему негде переночевать, и я объясняю, что он может чувствовать себя как дома, хотя у меня очень скромная еда и мало удобств.
Мы садимся за стол и кажется что-то едим, хотя особенно четко мне видится не это, а то, что всю оставшуюся ночь мы проводим в разговорах. Я первый раз в жизни рассказываю кому-то о своих родителях, о том, как они не верили в меня, и как их унесла болезнь. Я жалуюсь ему на то, что природа обделила меня и красотой и умом, на что он, как и положено священнику, отвечает, что главное это моя душа, которая, выдерживая эти испытания, остается чиста как лесной родник.
А на утро он собирается и уходит по дороге в сторону какого-то большого города, на пути к которому мы живем. Провожая его на пороге, я спрашиваю:
— Где теперь я смогу вас найти?
— Я каждый день буду в самом большом храме. Но вряд ли мы увидимся, ведь этот город достаточно далеко от твоего дома, — отвечает он и прощаясь уходит.
А я не торопясь распродаю горшки и некоторые вещи. Забиваю досками окна и двери своего дома и, собрав маленький узелок с самым необходимым, беру палку и хромая ухожу по той же самой дороге, по которой несколько дней назад ушел мой неожиданный ночной гость.
Теперь я вижу себя уже в каком-то большом городе, где много людей, лошадей и церквей. Но меня интересует только один центральный собор, напоминающий своей архитектурой кафедральный собор Реймса. Именно в нем каждый день я могу встретить его — человека, без которого не существует более смысла в моей жизни. Мне надо от него только самую малость — видеть его каждый день и иметь возможность ходить к нему на исповедь.
— Я не совсем понимаю, — неожиданно прервал он мой рассказ, — как ты жила в этом городе. Или ты побыла там некоторое время и вернулась обратно к себе в лавку?
— В том-то и дело, — ответила я, — что домой я уже никогда не возвратилась, а день за днем проводила возле этого собора, чтобы стоя среди толпы иногда видеть этого человека.
— Но на что ты жила? Или ты просто сидела на ступеньках и ждала, когда проходящие мимо люди одарят тебя медной монетой?
— Именно так, — ответила я задумчиво. — Я же была хромая и уродливая, а поэтому местные калеки приняли меня как свою, хотя даже они, видя мою одержимость этим священником, сторонились меня и считали сумасшедшей.
— Ну а как он, твой герой, реагировал на столь трепетное постоянство? Он приветствовал такой неожиданный поступок?
— Нет, конечно нет. Он всячески призывал меня вернуться домой, где у меня была бы крыша над головой и честно заработанный кусок хлеба. Он говорил, что женщина не должна жить на улице, а я объясняла ему, что меня только святой человек может так называть, потому что женщина — это та, кто может иметь семью и детей, а я просто урод, созданный чтобы страдать.
Так проходит день за днем, неделя за неделей. Мы много беседуем во время моих длинных исповедей. Этот человек … Как бы это сказать? Понимаешь, он настоящий священник — он видит во мне душу, а не оболочку. Он вообще очень уважаем среди людей самого низшего сословия, потому что отличается особым даром понимать и лечить словом. Его речи приносят облегчения от страданий лучше любых лекарств, его советы помогают жить. Он странный, почти святой. И я отношусь к нему, как к ангелу сошедшему на землю.
И вот, снова на эту страну обрушивается эпидемия. В этот раз она еще более яростная, чем прежде. Люди падают на улицах, не успевая дойти до дома, всюду видны телеги, перевозящие трупы. Я как всегда сижу на ступенях собора и жду его. Я знаю, что он много работал в последнее время в домах умирающих бедняков, слушая слова их предсмертных исповедей, но мне еще только предстоит узнать, что мне самой уже никогда не придется исповедоваться этому человеку.
Какой-то старик подходит ко мне и говорит о том, что тот, кого я жду находится в его доме и просит мне передать, что ждать его более нет смысла — ему осталось жить совсем недолго. Я вижу, что человек, который пришел ко мне, тоже болен, и понимаю, что скоро в этом городе останется очень мало живых людей.
— Отведи меня к нему, — говорю я.
Но он качает головой и говорит:
— Нет, там смерть, туда нельзя.
— Отведи меня к нему! — кричу я. И он понимает, что я сумасшедшая и что я не боюсь смерти.
Мы идем по бедным кривым улицам, мимо покосившихся домов, из дворов которых ветер доносит удушливый запах смертельной болезни. И наконец мы приходим туда, где на убогой бедняцкой кровати умирает тот, кого я люблю больше всей моей никчемной жизни.
— Зачем ты пришла? — спрашивает он. — Ведь ты можешь заразиться и умереть.
Но я только качаю в ответ головой, сажусь возле его кровати, и он видит, что я больше не хочу жить. Я смотрю на него, и меня начинает тревожить одна мысль, которую я незамедлительно высказываю, задав ему вопрос:
— А там, на небесах после смерти мы сможем видеться?
— Конечно, — улыбаясь, отвечает он.
Мое лицо искажает гримаса страха:
— А я там буду такая же хромая и уродливая?!
— Нет, — говорит он и проводит рукой по моим волосам, — там все прекрасны. И ты уже никогда не будешь выглядеть так, как раньше.
— Вы обещаете? — едва сдерживая слезы, говорю я.
— Да, теперь ты всегда будешь красивой, — говорит он и закрывает глаза.
А потом я уже вижу себя хромающей по широкой дороге. Я куда-то иду, и теперь на смену тем предыдущим целям, которые определяли все течение моей жизни, приходит новая, которая теперь уже определяет близость финала. Я хочу только одного — дождаться того момента, когда болезнь, жертвой которой я тоже стала, сломит мой крепкий организм, и я вознесусь на небо вслед за тем, кого я люблю. Я делаю еще несколько шагов и падая медленно умираю.
— Вот и вся жизнь, — сказала я и, взглянув на него, добавила. — Так как ты считаешь, этот священник мог быть тобой или нет?
Он покрутил в руках зажигалку, непроизвольно рассматривая серебристую паутину ее узоров, и сказал:
— Мне сложно судить, ведь вспоминаешь ты, а не я. А что ты сама думаешь по этому поводу? Может быть, ты почти уверена в том, что это был я?
— Нет, — замялась я, — понимаешь, это сложно объяснить, но мне кажется, что ты не мог быть этим человеком, хотя мне видится, что вы довольно похожи внешне. Я конечно понимаю, лицо не может быть определяющим фактором в этом вопросе, но когда видишь особенное сходство, то просто не можешь не обратить на это внимания.
— Ты как будто что-то недоговариваешь? — спросил он. — Почему? Что в этой истории такого, о чем можно бояться рассказать?
