Жена на пробу, или Хозяйка проклятого замка - Илана Васина
— А люди? По этой косе ходят люди? Рыбаки, например?
— Что вы, госпожа! Они остерегаются русалок!
Я небрежно пожимаю плечами:
— Ну, допустим, услышим мы ребенка, и что? Пройдем мимо. Людей я бы опасалась больше.
— Не случайно же люди тонут, — с благоговейным ужасом шепчет девушка. — А вдруг русалки умеют влезать в наши головы?
— Знаешь, как не позволить им влезть в наши голову?
— Как?
— Надо распевать веселые песни. На человека, громко поющего что-нибудь радостное, очень трудно воздействовать.
— Но из меня плохая певица…
— Ничего. Главное, не идти, с подозрением прислушиваясь к каждому всплеску. А то до деревни дойдем с глубоким нервозом.
— Если вообще дойдем.
— Дойдем. Даже не сомневайся.
На эти слова Тания лишь тяжело вздыхает.
Мы берем с собой фляжки с водой, а пару лепешек и оставшиеся орешки заворачиваем в кусок ткани. Я под шумок обматываю кухонный, разделочный нож тряпками и засовываю его в дорожную котомку вместе с лепешками, и мы идем к двери.
Обходим замок и, к счастью, за первым же поворотом мы натыкаемся на косу — полоску суши шириной в два метра. По моим прикидкам, она на пол метра выступает над водой, и с обеих сторон окружена болотом, где на редких кочках растут одинокие деревца.
Несколько минут мы стоим перед косой, набираясь храбрости. Даже тут чувствуется запах гнили от пузырей, что вздуваются и лопаются на приличном расстоянии от берега.
— Может, вы передумаете, госпожа? — с широко открытыми глазами поворачивается ко мне девчушка.
— Нет, милая, прости. Нам позарез нужна помощь деревни. Без нее замок не восстановить.
Делаю несколько вдохов и первая ступаю на косу.
Тания унылым хвостиком следует за мной.
Земля под ногами довольно твердая, но при этом влажная. С первых же шагов носочки туфель, не предназначенные для подобных прогулок, намокают. Ногам становится холодно и неприятно.
Как и обещала, первая затягиваю песню.
«От улыбки хмурый день светлей»…
Я столько детских песен перепела с Иришкой, что репертуар у меня богатый! Вторую песню требую с Тании и та, немного поломавшись, энергично запевает тоненьким голоском:
'Эй, друзья, не унывай,
Пой весёлую заздравную!
Взмывает в небо наш дракон,
Страх и ужас сеет он
Дарит нам победу славную…'
Еще она поет про торжество над врагами и про их кости, сохнущие под солнцем. На контрасте с моими детскими песенками, местный фольклор звучит неоднозначно.
И так мы идем, песни поем, которые помним, пока в паузы между нашими запевами не встревает надрывный, младенческий плач.
Мы озираемся. Вокруг вода да редкие кочки, обросшие кустами. Самое интересное, ведь умом понимаю, что здесь неоткуда взяться ребенку. А сердце кричит, беги! Спасай! Ему сейчас страшно и одиноко! Неужели ты равнодушная деревяшка? Неужели пройдешь мимо, не поможешь⁈
Резко становится не до веселых песен.
Все душевные ресурсы уходят на то, чтобы упрямо себе твердить: «Это русалкины проделки! Здесь нет никакого ребенка!»
Внезапно Тания останавливается и… делает шаг в воду. В сторону плача. Хватаю ее за крепкий ворот темно-коричневого, льняного платья и вытягиваю обратно, на сушу. Держу за руку, пока та вырывается.
— Куда-а⁈ — реву во все горло, пытаясь образумить. — Это русалка тебе мозг затуманила. Очни-ись!
Вот только Тания меня, будто не слышит.
Рвется в болото, как одержимая. Хорошо, что после пребывания в ипостаси белки она ослабела. Но даже при этом понимаю, что долго ее удерживать не смогу.
Придется пойти на крайние меры.
— Прости, милая, — сдавленно прошу и, размахнувшись, отвешиваю ей звонкую пощечину.
Глава 42
Ладонь горит в месте удара.
Девушка на секунду перестает вырываться, смотрит на меня ошалевшим взглядом и… с удвоенной силой рвется в воду! Будто под гипнозом!
В конце концов, делаю ей подножку, удачно заломив руки за спину, и всем своим весом прижимаю ее к земле. Она извивается подо мной, пытаясь уползти к воде, как червяк, и вдруг затихает.
Я устала. Мышцы ноют от напряжения, но расслабиться себе не позволяю. Вдруг это уловка? Боюсь, стоит мне отпустить хватку, как Тания метнется в воду. Лежу и думаю, что делать. Не лежать же на ней до скончания веков!
— А-а-а… Госпожа… — неожиданно стонет Тания. — Почему вы на мне? Что с вами? Какой бес в вас вселился⁈ Слезьте с меня скорее!
В ту же секунду меня кроет щемящей нежностью, и напротив нас появляется знакомый Колобочек, от которого так и разит дружелюбием. Жаль, его внутренний мир доступен для восприятия только мне. Тания при виде ерпа шипит, а потом и вовсе переходит на визг.
— А-а… Уберите его отсюда, заклинаю! Скиньте эту тварь в воду! Я его бою-юсь!
Ее визг и раздражает, и успокаивает. Раз орет, значит точно гипноз закончился. Повезло, что она мелкая и хилая. Если была бы мощнее, я бы не удержала, пока ее звала к себе русалка.
Скатываюсь с хрупкой фигурки и, когда она отбегает назад, истерично ахая, подсаживаюсь к колобку. Глажу и приговариваю, какой он молодец! Пришел и спас нас от злой русалки! От кончиков пальцев по крови растекаются волны умиления и радости. Что-то вроде: «Как же чудесно, волшебно, замечательно, что мы снова встретились!» Губы сами собой расплываются в улыбку до ушей.
Потом поворачиваюсь к Тании:
— Меня можешь не благодарить. Я бы не смогла удерживать тебя вечно. А вот ерпу скажи спасибо. Если бы он вовремя не приплыл, ты бы утонула. Считай, он спас тебе жизнь.
Ей требуется несколько минут, чтобы переварить мои слова и выдавить из себя сухое «спасибо». Ну, хоть так.
Остаток пути проводим, лишь изредка прерывая молчание. Мой храбрый малыш плывет рядышком, будто охранник. Время от времени прыгает над водой, как молодой веселый дельфинчик. Несмотря на его игривый характер, чем ближе мы подходим к деревне, тем беспокойнее становится на душе.
И, наверно, не случайно.
Скоро нашему с Танией взгляду открываются десятки скромных домишек. Только из трех идет дым. Редкие прохожие одеты в серую, бесформенную одежду. Лица хмурые, мрачные. Женщины худые, наверно, от голода. В глазах горит недоверие, словно от этого мира ничего хорошего ждать нельзя.
Чем ближе мы подходим, тем больше мне становится не по себе.
Люди опускают глаза. Не реагируют на мои вопросы про старосту. Одна женщина вдруг вскидывает в мою сторону руку и в исступлении чертит по воздуху какие-то знаки.
— Что это с ними? — бормочу. — Совсем дикие!
— Мы просто идем со стороны проклятого замка. Там же никто не выживает из женщин. Все девицы,
