Принцесса из одного места - Мария Александровна Ермакова
Мне показалось странным называть прямые линии, по которым были посажены розы, грядками, но другого слова не находилось. Переходя с одной грядки на другую – от белых роз к алым, – мы со Стичем, наконец, вышли туда, где нежная рука Аманды Кивис умело обрывала лепестки.
Девушка что-то оживленно рассказывала. Онтарио стоял рядом и держал корзину. Едва взглянув на его лицо, я поняла: он не слушает, погруженный в свои мысли. Впрочем, он скрывал это умело, пожалуй, никто, кроме меня, виртуозно владеющей искусством надевать маску вежливости и внимания, этого бы не разглядел.
– Ваши Высочества! – искренне обрадовалась Аманда. – Вы к нам присоединитесь?
– О, конечно, дорогая, – улыбнулась я. – Принцу Стичу, наверное, уже надоело таскать за мной пустую корзину. Надо хоть что-то туда собрать.
Онтарио насмешливо взглянул на меня.
– Принцессе Альвине не по нраву подобное размеренное действо? – спросил он.
– Как и вам, молодой человек, и это заметно, – вернула колкость я.
Между тем, Стич, заглянув в корзинку Аманды, восхищенно воскликнул:
– Вы уже столько собрали! Онтарио, должно быть, вам тяжело. Возьмите корзину принцессы, она полегче, а эту отдайте мне!
Младший Ананакс слегка поклонился.
– Слушаю и повинуюсь, Ваше Высочество!
Я чуть было не ляпнула, что кармодонский гражданин не должен повиноваться неверийскому принцу, но вовремя вспомнила, что мне это только на руку.
– А есть ли разница в лепестках? – поинтересовалась я, потихоньку удаляясь от Аманды и принца, который с совершенно счастливым выражением лица держал ее корзинку. – Ну там, бордовые лучше подходят для духов, розовые – для розовой воды, белые – для варенья?
– Да вы разбираетесь в этом лучше меня! – восхитился Онтарио.
– Разве все это не принадлежит вашему отцу? – удивилась я, и проскользнула между кустами на соседний ряд. – Однажды вам придется постичь производственный процесс, начиная от выращивания рассады и заканчивая производством.
– И не собираюсь, – заявил наглый тип. – Мне уготована карьера при дворе, и я намерен сделать ее головокружительной и закончить вместе с жизнью на семейном ложе, окруженным детьми и внуками. Уверяю вас, когда моя карьера окончится, даже государственные флаги будут приспущены!
– Ух ты! – восхитилась я, представив картину. – Аманде исключительно пойдет черный цвет.
И шагнула на следующий ряд. Здесь цвели розы, алые, как щеки моей подруги. Невольно я залюбовалась особенно пышным цветком. Утренняя роса на упругих лепестках давно высохла от полуденного солнца, но в их нежных прожилках проскакивали искорки, будто цветок был сделан из драгоценного камня.
– Хотите эти лепестки? – уточнил Онтарио и протянул руку, чтобы их оборвать.
– О, нет! – воскликнула я, пытаясь удержать его.
Наши пальцы соприкоснулись. Меня словно молнией ударило, а Онтарио выронил корзину.
«Вот оно!» – лихорадочно подумала я, пытаясь справиться с затуманивающим разум желанием притянуть младшего Ананакса к себе и поцеловать.
Я наклонилась, делая вид, что хочу поднять корзину. Онтарио, не спуская с меня глаз, повторил мое движение. Наши лица оказались совсем рядом. Я чувствовала на щеке его дыхание, нас овевал аромат роз…
Почти не соображая, что делаю, я достала из голенища «плюй-в-ухо» и приложила к виску мужчины. Он не успел заметить движения, поскольку неотрывно смотрел на меня. От его взгляда в моем животе порхали розовые лепестки. Те самые, из которых делали духи, розовую воду и варенье.
Прошло несколько коротких мгновений, и я спрятала руку с артефактом за спину.
Онтарио распрямился, поставил поднятую корзину и сказал, глядя прямо мне в глаза:
– Ваше Высочество, я люблю вас! И буду любить до самой смерти!
После чего медленно осел на грядку.
Не знаю, сколько времени я стояла столбом, глядя на лежащего передо мной без сознания Ананакса-младшего. Да, в глубине души я надеялась, что Онтарио испытывает ко мне интерес, или, будем говорить как взрослые люди, желание. Но чтобы вот так, прямо и безапелляционно? К такому я была не готова. Как и к тому, что он уже исполнил обещание, данное отцу, о помолвке с Амандой Кивис.
Когда Онтарио пошевелился, я позорно бежала, бросив корзину. Не была готова смотреть ему в глаза и говорить с ним. Сердце билось в груди, как пойманная птица о прутья клетки. Господи, зачем я только затеяла все это, ведь спокойствие – в незнании!
Когда запыхавшаяся я вылетела на прогалину между розовыми кустами, Аманда с принцем отпрянули друг от друга, словно ошпаренные. Я только потом сообразила, что они целовались…
– Ваше Высочество, – услышала я голос Стича, но продолжала бежать без оглядки.
И лишь оказавшись далеко от голосов придворных, без сил опустилась на землю. Откуда-то выскользнула Кошка и легла у моих ног. Я положила руку ей на шею и принялась гладить. Смисса тихонько заурчала. О том, что принц целовал мою подругу, с которой явно уже попрощался в своем сердце, я не думала. Я думала об Онтарио… И о его поцелуях. Несправедливость этого мира отчаянно душила меня. Если бы я не была Альвиной, принцессой Кармодонской! Ну почему Аманда не родилась принцессой? Она красивее меня, она обожает наряды и светское времяпрепровождение! А мне-то это все зачем?
Какое-то время я сидела, одной рукой поглаживая смиссу, а другой стирая катившиеся по щекам слезы. Я делала многое из того, что мне было запрещено, но никогда не делала того, чего действительно желала – не жила свободной жизнью, не путешествовала по миру. И не могла позволить себе полюбить кого-либо…
Когда солнце перекатилось на другую половину неба, я заставила себя встать и пойти туда, откуда слышались оживленные голоса. Корзины, полные лепестков, были позабыты – придворные устраивались под натянутыми слугами полотнищами, чтобы пообедать.
– Ваше Высочество! – подбежал ко мне Стич. – Где вы были?
– Гуляла, – честно ответила я. Мне было ужасно себя жалко, но принца почему-то было жальче. – Сделайте милость, не спрашивайте ни о чем. Давайте просто помолчим.
– Давайте, – растерянно согласился он.
Я же машинально искала глазами Онтарио. И, естественно, нашла. Рядом с Амандой. Он выглядел, как обычно, и я с облегчением подумала, какой хороший этот артефакт, раз вызывает потерю памяти у того, к кому был применен.
Молчала я до самого вечера. И улыбалась, улыбалась, улыбалась, баюкая смятение в душе, от которого было тяжело дышать. Кажется, смисса чувствовала мое настроение, потому что все время ластилась: то лезла под руку, то приносила к моим ногам бабочек и кузнечиков, то пыталась залезть мне на колени и принималась громко мурчать. Как ни странно, принц тоже сопереживал, как мог.
