Это безумие, детка (СИ) - Аваланж Матильда
Но Дюпон ничего не ответил – он только деловито кивнул санитару, и Роэл рванулась от боли, когда тонкая игла вонзилась ей в бедро. Чем бы не был этот препарат, вводился он медленно и болезненно. Девушка захлебывалась слезами, пока не упала в темноту.
Ну и хорошо, потому что там не было широкоплечего светловолосого белозубо улыбающегося Феба Дюпона, в темных глазах которого тлели угольки подлинного безумия.
– Я доволен твоей работой, – молвил отвратительный толстяк, восседающий на троне из черного мрамора.
Был он гол: жирные груди с провздетыми в соски золотыми кольцами свешивались на объемистый живот, под которым сразу две девушки пытались оживить своими ртами и руками его огромную, но вялую плоть.
Человек, преклонивший колени у подножья трона, не сдержав улыбки, поклонился господину. Он смотрелся в этой огромной зале, отделанной золотом и черными сапфирами, по меньшей мере, нелепо, так как один единственный из присутствующих был одет. Ткань его черного шерстяного костюма не горела, так как пошит он был здесь, внизу.
Вдруг в брюхе у толстяка раскрылась огромная красная пасть, похожая на акулью, с длинным языком, раздвоенным на конце.
– А ну пошли отсюда, неумелые шмаровозки, вы не можете даже поднять мой хуй! – заорала пасть на девушек, которых тотчас как ветром сдуло. – Мой верный, мой милый слуга, на этот раз у меня к тебе особенное задание. Шараболды эти смерть как надоели, хочу чего-то новенького. Мне нужны сразу две и чтобы они меж собой состояли в близком родстве. Желательно мать и дочь, но можно и родных сестер.
– Будет исполнено, хозяин, – человек низко склонил голову и пошел из залы прочь.
И его шаги по черному полу звучали как стук копыт.
– Роэл, Роэл, тихо-тихо-тихо… Не кричи, милая, все хорошо, ты в безопасности.
Большое окно в полстены закрыто синими жалюзи. Такой приятный глазу цвет! В палате полумрак и тишина, только пищит какой-то аппарат, трубки от которого торчат из ее вен. На ней закрытая белая больничная рубашка в мелкий синий цветочек, а больше ничего, даже трусиков.
В темной фигуре, которая крепко, но осторожно ее обнимает, Роэл не сразу узнает Феба Дюпона, а, узнав, тут же с отвращением отпихивает его от себя.
– Уйди! Уйди от меня, ты, скотина! – кричит девушка. – Я не стану темой для твоего доклада, слышишь меня, ублюдок? Что ты мне вколол?
– О господи, Роэл, бедная Роэл… – Феб смотрит на нее с искренним непониманием и даже испугом. – Снова все забыла? Ты попала на своем «Жучке» в страшную аварию и выжила только лишь чудом, но кусочек мозга врачам, увы, пришлось отнять.
– Что? – палата кружится перед глазами, а затем начинает со всех сторон наступать, давить на нее. – Но после аварии я же быстро вышла из больницы, вернулась на работу. Я помню это…
– Ах, бедная, бедная девочка, теперь понятно, в чем дело, – он сжал ее скрюченную руку. – Эти галлюцинации – следствие некоторых препаратов, которые ты тут получаешь. Ничего страшного, мы просто немного не рассчитали дозу.
– Тут – это где? Это где – тут?
– В лечебнице Св. Трифона, разумеется, – пожал плечами Дюпон. – Не волнуйся, тебе это вредно. Скоро придет Рейчел, и вы с ней сможете немного прогуляться по яблоневому садику. Эта прогулка тебя взбодрит! Возможно, она даже будет с малышкой.
– С какой малышкой? – недоуменно перебила Роэл.
– Как с какой? С твоей маленькой племянницей, конечно, – пояснил Феб, внимательно вглядываясь в ее лицо. – Да что с тобой такое?
– Но у Рейчел нет девочки, у нее только мальчики!
– Рейчел родила девочку два года назад, Роэл, – тихо сказал он. – Но мы разрешили тебе видеться с ней лишь несколько месяцев назад, чтобы не подвергать малютку опасности.
Это уже агония. Это предсмертные конвульсии. Нет, хуже. Воздух застревает в легких – кажется, она сейчас задохнется.
– Сколько прошло с момента аварии? – шепчут немеющие губы.
Он смотрит на нее, качая головой, и тянет с ответом, мучительно долго тянет.
– Пять лет, Роэл.
Это странно, но первая реакция смех – безумный, рвущийся наружу хохот. Пять лет – просто не может быть. Не может. Ну, конечно, не может! Это сон, очередной кошмар. Просыпайся! Просыпайся, черт тебя дери! И смех переходит в слёзы.
– Что с Гаспаром Леоне? – она сама не знает, почему спрашивает, но ей нужно знать. – Он до сих пор здесь?
– Нет, Роэл, Гаспара тут больше нет, – качает головой Дюпон. – Практически сразу после твоей аварии он обратился в упыря, напал на меня, выкрав ключ от контура, и попытался бежать. Охрана застрелила его из специального оружия, которое оставил сам великий князь Константин, а похоронили Леоне здесь, за яблоневым садом. Ты каждую неделю носишь на его могилу цветы. Иногда, правда, забываешь и приходится тебе немножко напоминать.
– Господи святой, всемогущий боже… Гаспар уже пять лет, как мертв. Эта мысль пронзает ее насквозь, кости внутри нее становятся раскаленными железками, боль наполняет ее всю, всю без остатка. Хочется драть ногтями лицо, кататься по полу и визжать, моля об избавлении.
Он мертв.
– Узнав это, Роэл, что ты чувствуешь? – спрашивает меж тем Феб, участливо на нее глядя. – Ведь он принудил тебя, но тебе с ним было хорошо? Ты была влюблена в него? Сама, ты сама можешь назвать это любовью? Поделись со мной, что у тебя на душе, милая?
Его внимательные глаза – тёмные лепестки тюльпанов, тюльпанов, растущих на могиле, в которой она гниет вот уже пять лет.
Нет, она жива. Жива, жива, господи! Девушка находит под рубашкой цепочку и с облегчением нащупывает на ней два кулона: ключик и замок. Замок! Замок, который она купила у Лоупа Маттиоли в собственной, по словам главврача лечебницы, галлюцинации.
– Ты – гребанный урод, – делая большие паузы говорит Роэл, но не выдерживает и переходит на крик. – Все, что ты мне сейчас рассказал – гребаная провокация! Ложь, с первого до последнего слова ложь! Ты безумен! Тебя надо лечить самого!
Не в силах совладать с бешенством, с дикой всепоглощающей яростью к этому холеному врачу, который изначально рассматривал ее лишь как объект для изучения, девушка кричит и беснуется. Поначалу Дюпон пытается ей что-то втолковать, но, видя безуспешность своих попыток, со вздохом достает шприц и сказав «Видит бог, я этого не хотел», всаживает иглу в ее плечо.
На этот раз мрак поглощает ее целиком, не оставляя места даже кошмарам.
Белый, белый, море белого. Он ослепляет – глазам очень сложно привыкнуть. Поначалу Роэл кажется, что ее засунули в огромный матрас, именно поверхность матраса напоминают мягкие стены и потолок комнаты. Сотни и тысячи белых квадратов, которыми все здесь прошито, она начинает считать их, но сбивается со счета. Исключение составляет только маленькое забранное решеткой окошко, из-за пуленепробиваемого стекла которого ей чудится внимательный взгляд.
Тысяча два, тысяча три, тысяча четыре… Интересно, нужно считать окошко за квадрат? Сбилась! Надо заново начинать.
В этой комнате нет ни времени, ни пространства, она – рыхлый куб, в котором задыхающаяся Роэл в одной казенной рубашке на голое тело находит угол, забивается в него и шепотом повторяет: «Скоро это кончится, скоро это кончится, скоро это кончится!». Она проговаривает эти слова столько раз, что постепенно ей начинает казаться, будто в комнате вместе с ней находится еще кто-то, и это он подбадривает и утешает ее. И только лишь его поддержка помогает не сойти с ума.
Потому когда в матрасном царстве клеток появляется Феб Дюпон, Роэл кажется, что он призрак. Его царапина зажила, а, значит, прошло не меньше недели, как она заперта в этой жуткой мягкой комнате. Он присаживается рядом на корточки и, словно невзначай положив ладонь на ее бедро, осторожно интересуется:
– Ну что, детка? Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, доктор, – отвечает девушка, подняв к мужчине бескровное лицо с серыми глазами, которые потеряли свой перламутровый блеск. – Именно здесь я все осознала. Я действительно полюбила Гаспара Леоне и эта любовь разрушает меня. Помогите вырвать это позорное чувство из сердца! Прошу вас, доктор!
