Любимая ведьма герцога (СИ) - Рябинина Татьяна
Одной тревогой стало меньше, но это не избавило ни от тоски по Тэрвину, ни от беспокойства за Хеллая. День шел за днем, месяц за месяцем, и я поняла, что впадаю в какую-то сонную апатию. Человек не может долго жить в напряжении, будь то опасность, тревога или ожидание.
50.
«У тебя депрессия, Джен», — сказал Кай, когда я сидела на берегу реки, глядя на яростно пламенеющий закат.
Осень выдалась ранняя и холодная, и я куталась в зимний плащ, подбитый мехом. В тот день мне исполнилось семнадцать. Ровно четыре года с момента моего переселения в этот мир. День рождения здесь не считался праздником, торжественно отмечали лишь совершеннолетие. Ни поздравлений, ни подарков, ни торта со свечками. В предыдущие годы я воспринимала это спокойно, но тут вдруг стало невыносимо тоскливо. Беспросветно.
«Не буду говорить, чего мне хочется, — мрачно ответила я, глядя на черную воду, по которой медленно плыли бурые листья. В голове крутились цветаевские строчки про Офелию: «На дне она, где ил и водоросли». — Ты и так знаешь».
«Знаю. Но надеюсь, это не всерьез».
«Еще бы! Ведь тогда тебе все-таки придется искать другую кормушку. Но я и правда иногда думаю: какой смысл для меня в этой новой жизни?»
«Во всем есть смысл. И все можно изменить, пока человек жив».
«Оптимист», — горько усмехнулась я.
Моя надежда и вера в лучшее будущее таяли, как снег на солнце. Письма Тэрвина этому только способствовали. Гирмас и его темная свора превратили Марну в зону строгого режима, где каждый шаг, каждое слово контролировались церковью. Разумеется, во благо народа, о чем твердилось постоянно, изо дня в день. И все меньше оставалось тех, кто в этом сомневался.
«Зачастую на меня накатывает отчаяние, Джен, — писал Тэрвин. — Как объяснить людям, что их обманывают? Что церковь прибрала к рукам всю страну? Все началось с охоты на ведьм, а кончилось захватом власти. Любого могут бросить в тюрьму или казнить за малейшее проявление инакомыслия. И я вынужден участвовать в этом — как правитель, не имеющий, однако, никакой реальной власти. Да, я отказывался утверждать чудовищные законы, которые издавал совет, но нашелся способ обойтись без меня. Законы теперь не нужны. Достаточно распоряжений церковной власти, имеющих не меньшую силу. И если раньше я надеялся изменить что-то, став совершеннолетним, то теперь понимаю: это вряд ли удастся. Если, конечно, не произойдет что-то из ряда вон выходящее, то, что заставит народ задуматься».
Восемнадцать Тэрвину исполнилось в начале лета, и он оказался прав: ничего не изменилось. Регент Моарт сложил свои полномочия, уступив ему трон, но фактическая власть по-прежнему осталась за советом, который полностью контролировался церковью. Более того, в одном из писем смутным намеком проскользнуло, что совет требует расторжения его помолвки со мной и скорейшей женитьбы.
Наверно, это добило меня окончательно. Я знала, что по закону отменить помолвку может только сам жених, если ему уже исполнилось восемнадцать. Что бы ни случилось, мы оставались связанными, и это помогало мне держаться. Но после письма Тэрвина я со всей ясностью осознала то, о чем старалась не думать. То, что его вынудят это сделать. Рано или поздно. Хотя бы уже потому, что Хеллай оставался заложником Гирмаса. Он по-прежнему спал в башне — и его жизнь была во власти темных сил.
Тогда, в день своего семнадцатилетия, я поняла, что придется смириться. Мне никогда больше не вернуться в Марну и не увидеть Тэрвина. Дочь главного советника, невеста наследника? Нет, дочь небогатого землевладельца из Тагры. Денег Медора, привезенных из Марны, оказалось достаточно, чтобы купить надел земли, который он сдавал в аренду зажиточным крестьянам. Дохода хватало лишь на самую скромную жизнь, но мы, по крайней мере, могли не беспокоиться, будем ли завтра обедать.
Мои способности? Кроме дара исцелять людей и животных, больше ничего так и не проявилось. Видимо, каждой ведьме давалось что-то одно. Но и этим я не рисковала пользоваться открыто. Разве что снимала головные боли Медора и помогла Изе, когда та чуть не умерла, рожая первенца.
В конце осени я получила последнее письмо от Тэрвина. Если в Марне что-то и менялось, то только от плохого к худшему. Однако тональность этого письма показалась мне немного иной. И эта туманная приписка в конце: «несмотря ни на что, в стране еще есть разумные люди, и это вселяет надежду»…
«О чем он?» — с недоумением спросила я Кая, но тот не ответил.
С ним вообще происходило что-то странное. Как будто постоянно пребывал в глубокой задумчивости и не сразу понимал, что я к нему обращаюсь. Стал рассеянным и неохотно вступал в разговоры, а на мои расспросы коротко отвечал: все в порядке.
Я надеялась, что следующее письмо прояснит ситуацию, но корабль Лантера затонул, и на этом наша с Тэрвином переписка закончилась. А еще через месяц Кай разбудил меня ночью.
«Дженна, послушай… Мне тяжело об этом говорить, но я вынужден уйти».
«Как? Куда?» — я ничего не понимала.
«Мое время пришло. Я должен воплотиться».
«Ты же говорил, что пробудешь со мной десять лет, а еще даже пяти не прошло!»
«В этом мире почему-то все идет иначе. Быстрее. Я готов и больше не могу оставаться с тобой. Очень жаль, но… гусеница должна стать бабочкой, ребенок должен родиться. Кстати, когда мое воплощение закончится, часть энергии станет новой сущностью и отправится по мирам искать себе компаньона. Можно сказать, наш с тобой ребенок. Маленький сгусток, измененная мною сила твоих чувств».
«Ты станешь драконом? Будешь жить двадцать тысяч лет?» — я вытирала слезы, но они снова и снова катились по щекам.
«Да, Джен. Прости, мне пора. Я больше не смогу следить за тобой, так что береги себя. Прощай».
И я снова остро почувствовала его отсутствие. Как будто дыра внутри, которая постепенно затягивалась. А когда затянулась, окончательно стало ясно: о месяцах, проведенных в Марне, стоит забыть — как и о моем родном мире.
Последние полгода я провела в каком-то странном оцепенении. Жизнь шла где-то рядом, а я словно смотрела на нее из стеклянного ящика. Ничего не ждала, ни на что не надеялась. Но сегодня с утра вдруг стало не по себе. Духота и напряжение подступающей грозы принесли с собой смутное предчувствие: что-то должно произойти.
Я шла по тропинке к реке и вспоминала события последних пяти лет. Не линейно, обрывками, но они заставляли сердце срываться вскачь. Остановившись на своем любимом месте — на высоком обрыве, — я смотрела, как похожие на черничное мороженое тучи подступают к заходящему солнцу.
— Прошу прощения, низа…
Вздрогнув от неожиданности, я покачнулась, край обрыва осыпался под ногой. Однако крепкая мужская рука не позволила мне сорваться вниз.
51.
— Извините, не хотел вас напугать.
Я поспешно отодвинулась от края, и незнакомец отпустил меня. Рассматривать его в открытую было неловко, поэтому пришлось коситься, сделав еще несколько шагов в сторону.
Мужчина как мужчина. Красавцем не назовешь, но не кривой, не косой, даже, пожалуй, интересный. Темные коротко стриженые волосы, гладко выбритое лицо, густые брови, слегка нависшие над карими глазами. Лет тридцать, плюс-минус несколько. Одет по обычаю высшего сословия, однако без роскоши, вполне по-деревенски. Видеть его прежде мне точно не приходилось, хотя с соседями мы отношения поддерживали, пусть и не слишком тесные.
— А чего вы тогда хотели?
Прозвучало невежливо и неуклюже. Я поняла это раньше, чем закончила фразу, и покраснела.
— Хотел сказать, что вот-вот пойдет дождь и вам лучше поспешить в укрытие, — спокойно ответил он.
Тем временем тучи сделали последний рывок, и сразу резко потемнело. «Горе, горе, крокодил наше солнце проглотил». Тяжелая тишина сменилась порывом ветра, макушки деревьев громко зашелестели. Молния распорола небо, раскатисто грохнуло, и тут же упала первая крупная капля.
— Подол подберите! — резко бросил нарушитель моего уединения и, схватив за руку, едва не волоком потащил к ближайшей роще.
