Враг моего сердца - Елена Сергеевна Счастная
Во дворе толпились люди, переговариваясь и от души перемывая кости пришлым. Больше всего, конечно, Ледену доставалось. Похоже, не слишком-то они хотели ему на помощь идти. В сенях другой избы уже встречала Мира – глаза на мокром месте. Уж так, видно, за княжича испугалась, что и места себе найти не могла. Брашко попрощался, оставив Елицу на её попечение, что-то тихо сказал девке и вернулся к своим.
Вместе с Мирой они укрылись в тепле избы. Елица скинула платок, отлепила от висков влажные пряди: так нехорошо внутри всё вздрагивало, что аж сердце трепыхалось, словно загнанное, и жарко становилось даже прохладной ночью.
– Что говорят – жуть, – захныкала челядинка. – Неужто погубит?
Елица раздражённо откинула убрус на скамью и сама села тут же.
– Что будет, там увидим. Может, сыщут ещё.
– Ты так об этом говоришь, княженка, будто не жалко тебе его совсем.
Елица и брови вскинула, подняв взгляд на челядинку, которая едва удерживала слёзы.
– А кто он мне такой, чтобы я о нём печалилась? Из-за него отец мой погиб. И брат. Он Радана пленил, Зимаву запугал и меня пытается. Почему я переживать должна? И плакать. Сыщется – значит, повезло ему. Удачливый. А нет – не я его судьбу ткала. Макошь так посудила. Чем смогу помочь – помогу. Но и сердце себе рвать из-за него не стану.
Она встала и, отвернувшись, начала ко сну переодеваться. Под тяжёлым взглядом обиженной невесть чем девки, умылась и юркнула под шкуры на твёрдую лавку. Не хотелось ей, чтобы Мира сейчас её глаза видела. Пыталась она холоднее о Ледене отозваться, чтобы не думала та, что судьба его как-то её тревожит. А совесть за такие жестокие слова всё ж подгрызала. Скоро и Мира улеглась, потушив лучины. Стих во дворе всякий шум: кмети и те местные, что на подмогу им вызвались, уже в лес отправились, ночью совсем неприветливый и страшный. А остальные спать разошлись: коли не повезёт, так силы на поиски им утром понадобятся.
Елица замерла, отвернувшись к стене и слушая, как беспокойно ворочается челядинка на своей лавке. Мира вздыхала и всхлипывала, вызывая тем удивление и любопытство даже: чего такого Леден с ней сделал, что так накрепко в душу её въелся, раз вовсе не скрывает она, как он ей важен? Вспомнила и вечно невозмутимое, суровое даже лицо княжича с грубоватыми, мужественными чертами. И глаза его дивные, то хлещущие ледяной плетью, то вдруг озаряющиеся теплом – лишь иногда. А в довесок вспыхнул в памяти тот случай короткий, когда она его обнажённым до пояса видела. Вот ведь, всего мгновение, а как отпечаталось – и жарко стало от пят до макушки самой. И разве лучше она глупой челядинки? Лежит, образ его перед взором вызывает. Ничего – сыщется. Что ему сделается, чурбаку ледяному, его сама Морана охраняет…
Разозлившись на себя, Елица зажмурилась и неожиданно быстро провалилась в сон. Была в нём спокойная чернота, да вдруг подёрнулась рябью, осветилась пылью звёзд, отражённых в колодезной глади. Целая бездна, омут, на дне которого хранится то, что смертным людям неведомо. Проступило на спокойной поверхности лицо, но не Елицы, которая смотрела сейчас вниз, не видя ничего, кроме тёмного неба. А была эта женщина в годах, но как будто задержавшаяся в неком возрасте навечно – потому как в глазах её виделась неизбывная мудрость и зелень самого Мирового древа. Голову её венчала красная расшитая бисером кика, спускаясь пологом на плечи.
– Не злись на него, – шепнула женщина. – Все нити княжичи тебе запутали, что сотканы мной когда-то были. Да и свои тоже. Отцы ваши ещё дело то начали, своих детей на многие испытания обрекли. И распутывать теперь этот клубок вам вместе придётся. Иначе не будет никому хорошей жизни.
– Может, лучше, если… – Елица даже осеклась от звука своего голоса. – Если сгинет он в лесу. Всё равно, кому какая радость от него? Словно неживой он вовсе. А брат его поймёт…
Женщина покачала головой с укором. Качнулись серебряные кольца у её висков, и по бледно-синей ткани пробежала будто бы пыль искристая.
– Вот не думала, что от жрицы своей когда-то такое услышу. Душа твоя светла должна быть. И ты должна мудрее быть всех распрей и гнева человеческого, который от игры крови вскипает. И от обид застарелых. Помочь тебе надо княжичу. Тогда и себе поможешь тоже.
– А если Сердце сыщу да им отдам, разве будет на наших землях хорошая жизнь? Или так мы мыкаться начнём, как сейчас – остёрцы? – этот вопрос мучал Елицу не меньше других.
Как быть, если помощь княжичам обернётся против всех жителей Велеборского княжества? Что тогда она людям скажет?
– Сердце то – хитрость. Дар Рожаниц, которого быть не должно, – вздохнула женщина. – Потому о том, где оно, я ничего не знаю – так оно миром людей срослось, затерялось в нём. Не я его в жизнь твоих пращуров вплетала. И мне оно неподвластно.
Лицо Макоши стало растворяться, бледнеть, и скоро осталась на воде только россыпь лунного песка, сотни глаз духов и Богов, глядящих из самого Ирия. Холодных и далёких…
Елица распахнула глаза – и оказались, что ещё почти темно за окном. Прогорланил где-то поблизости петух. Заворочалась Мира, что-то тихо бормоча. Елица осторожно, чтобы не шуметь, встала и начала собираться в путь, близкий или далёкий – там время покажет. Взяла она тёплые одеяла – связала кольцом, чтобы через плечо перекинуть. И огонь развести чем, даже бересту сухую, всегда в мешке припасённую не забыла. Мало ли что, а так спокойнее. Пока вещи свои перебирала, решая, что в лесу пригодится, поднялась и Мира. Сразу разумев, куда княженка собралась, принялась помогать рьяно: и еды в дорогу приготовила, и платок поплотнее из сундука достала. Хоть и тепло днём, а по утрам ещё прохладой веет. Уже и не сомневалась Елица, что идти всё ж придётся. Если бы княжич сыскался до рассвета, ей сказали бы: Брашко обещал. И вещи все готовы были вовремя. Только успела она поутренничать приготовленной ещё с вечера кашей, как скрипнула тихо дверь сеней, после – вторая, и в избу заглянул Стоян. Лицо его, осунувшееся и бледное от бессонной ночи, выглядело мрачнее некуда. Но он заметно удивился, обнаружив Елицу готовой
