Цитадель: дочь света - Марианна Красовская
– Нет, конечно! Чтобы меня там без суда и следствия?
– Глупости! Я дам вам рекомендательные письма…
– Плевала я на ваши письма, – возмутилась я. – И ваши гарантии безопасности ничего не стоят, раз вы не въезжаете в ситуацию. У вас там в трибунале ерунда какая-то творится, а вы тут мне по ушам ездите. Разберитесь сначала у себя в монастыре. Уверена, кто-то из пенсионеров у вас интригу плетет с целью взобраться на вершину пищевой пирамиды и захватить мир, а вы прохлопали. Проверьте всех на полиграфе и дело с концом. Точно говорю – что-то неладно в датском королевстве.
Судья слушал мой бред с невозмутимым видом, а потом признался:
– Я не понимаю, на каком жаргоне вы говорите, хотя могу разговаривать и с ворами, и с матросами. Но мне кажется, что вы обвиняете одного из членов трибунала в измене? На каком основании?
– Мамой клянусь! – выкрикнула я. – Оборотни и погонщики, грызни бегают по вашим землям и никто ни сном, ни духом? Да ваш Трибунал должен на ушах стоять!
Когда я нервничаю, я перехожу иногда на уличный жаргон своей родины. На нем разговаривали все, даже президент. Нет, я вообще-то считаю себя интеллигентной женщиной, даже знаю, как слово «интеллигент» правильно пишется. Но, тысяча чертей, до чего тут все тормознутые! Разве можно всем безоглядно верить? Да если б русские всегда верили государству, давно бы ноги протянули. Все врут, все. Даже те, кто искренне уверен в своей правоте. Его просто дезинформировали. И чем выше положение человека, тем больше он врет, да-да. Крестьянину-то о чем врать? Что урожай маловат? Так тут вроде налогами не душат, все по-честному. Что с чужой женой не спал? Мораль не позволит. А сильные мира сего – врут, да еще как. Работа у них такая. Так что, господин судья, все врут, а вы просто не догоняете ситуации. Рассказала бы я вам, как правильно утюг использовать, да ваша нежная психика не выдержит.
Так я ему и заявила. И знаете что? Он смеялся! Прямо до слез.
– Зря смеетесь, – обиженно сказала я. – Интриганов везде хватает. Просто здесь, в вашем чудесном мире, где правит добро и любовь, они лучше маскируются. Волки в овечьей шкуре, да-да. Есть такая поговорка – по себе других не судят. Если вы белый и пушистый, не значит, что все такие.
– Я не белый и не пушистый, госпожа Галатея, – грустно улыбнулся судья. – И у меня есть зубы. Однако вашу странную логику я понять не могу. Знаете ли вы такое понятие, как презумпция невиновности? Так вот, все хорошие, пока не докажем обратное.
Я ахнула и прижала ладони к пылающим щекам. Все это время он знал, кто я такая! Вот дерьмо!
Теократическое государство – чем оно лучше светского? Мерило порядочности – совесть. Это здорово. Не страх. Совесть. Но в этом и его слабость. Ты всегда уверен, что все вокруг хорошие. И когда появляется плохой – он тоже хороший, пока не попадется. Глупо. У эльфов проще. Плохой – глаза красные. Хороший – зеленые.
Но я же знаю, кто плохой, а кто хороший! Я же вижу!
Судья – хороший, правильный, искренний. Аарон святой. Оскар – странный. Ола – плохая, но и хорошая. Мир черного и белого! А Ола, скажем, зеленая. Или красная. Или серо-буро-малиновая. В черно-белом телевизоре она черная. Но на деле она красная. Можно ли объяснить цвета человеку с черно-белым зрением? Пожалуй, не стоит. А то Ола пойдет на костер. А я знаю, что она справится.
Оскар – тоже цветной. Павел, Вероника, Сергей – цветные в черно-белом мире. Я – цветной эльф. Я могу врать, могу украсть, могу целоваться, когда это запрещено, и мои глаза зеленые. Сегодня украду на рынке что-нибудь, проверю свою теорию.
– Ваша проблема в том, что вы не видите полутонов, – наконец, сказала я. – Черное не черное, а белое – не белое. Подумайте об этом. Если что, я следую к землям эльфов вместе с караваном. Не теряйте меня. Рано или поздно я дойду до вашего глупого трибунала. Всего хорошего.
Судья откинулся на спинку кресла, задумчиво глядя на меня. Кажется, он хотел что-то сказать, но передумал.
– С Богом, – кивнул он.
И чего ради я туда поперлась, скажите на милость? Кто меня там ждал? Меня даже не допрашивали! Мда, глупо получилось. Интересно, а если бы меня арестовали? Вот был бы номер! Что ж, одно я выяснила – Трибунал про меня знает. Но я им не слишком нужна.
Сокрушаясь и вздыхая, я поплелась в гостиницу.
Место, где остановились купцы, было больше похоже не на обычный трактир, а на купеческое общежитие. Комнатки маленькие, но чистые, удобства на этаже. Зато дешево, меняла рядом, тут же и нотариус подрабатывает, и адвокат, и писец кому надо.
Нам Павел снял номер с двумя комнатами, причем одна комната с узким окном под самым потолком, как кладовка. В это окно разве что кошка протиснется. Всю комнату занимали большая кровать и маленький стол. На кровати прыгала и кувыркалась Сола, а на столе лежали свертки с тканями, разноцветными нитками и другими принадлежностями для шитья. Невозмутимая Ола деловито раскладывала свои сокровища по мешочкам.
Другая комната была большая, светлая, проходная. В углу были свалены наши пожитки, которые завтра надо будет разобрать. Что-то в прачечную, что-то в починку, что-то и вовсе выкинуть. В другом углу – пес. Он поднял на меня мутный взгляд и снова засопел. На полу три тюфяка – стало быть, мне, Павлу и Аарону. Ну нормально – ведьма на кровати, мы на полу. На столе возле окна – хлеб и сыр.
Увидев, что я пришла, Павел сразу же засобирался. Он еще хотел побродить по городу, потолкаться, как он выразился. Мне пришлось присматривать за его женой. И чем больше я наблюдала за ней, тем больше убеждалась, что Ола не ведьма.
Я зашла к ней в комнату, присела на край кровати. Ола бросила на меня затравленный взгляд. Она очень красивая, эта бывшая эльфийка. Большие глаза, крупный выразительный рот, очень смуглая кожа. Не негритянка (ах, простите, не афроэльфийка), скорее, как цыганка.
– А сколько лет Соле? – спросила я, чтобы хоть что-нибудь спросить.
– Шесть, почти семь, – ответила Ола. – Она родилась на исходе осени.
– Сколько? – потрясенно спросила я. – А чего она такая маленькая? Ей
