Ирина Лакина - Арабские сны

– Идем, Арзу-калфа! – я подхватила с дивана снятый жемчужный пояс и вернула его на талию.

Выйдя из комнаты, я на мгновение задержалась на балконе перед моими покоями, с которого открывался вид на первый этаж и зал джарийе.

Двое слуг из числа бессмертных, присланные Джаханом к моим дверям, стояли позади, точно восковые мумии, – не шевелясь и почти не моргая. Лишь их едва уловимое дыхание говорило о том, что это живые люди, а не манекены.

– Отправил! О, горе мне! Какой позор?! – верещала Фатьма, сидя на деревянной ступеньке в окружении жалеющих ее подруг и согнувшись в три погибели.

Я не видела ее лица. Вся она превратилась в черно-красное облако – ее длинные густые волосы, упавшие на лицо, скрывали половину туловища, а вторая половина была спрятана под широким подолом красной атласной юбки.

Ее плечи содрогались от рыданий, а тишину пронзали неприятные слуху всхлипы.

– Госпожа, – тихо позвала меня калфа, – оставьте ее, участь ее предрешена. Завтра же она отправится в старую столицу, вы больше не увидите ее. Быть отвергнутой повелителем – ужасная судьба, клеймо на всю жизнь.

– И что же, она теперь до старости будет жить в старом дворце? – спросила я, слегка повернув голову, но не отводя взгляда от поверженной соперницы.

– Скорее всего, она поживет там пару лет, а потом валиде выдаст ее замуж за какого-нибудь вельможу или учителя медресе.

– Очень хорошо, – сказала я, не в силах скрыть победные нотки в голосе, – она будет счастлива, дай Бог!

– Иншааллах, – вздохнула Арзу-калфа.

Я спиной чувствовала колючие взгляды джарийе, провожающие меня к выходу в главную галерею.

– Стой, Рамаль! – я вздрогнула, услышав охрипший от слез голос Фатьмы. – Ты отравила сердце повелителя своим ядом, ты гремучая змея! – прошипела она мне, словно накладывала на весь мой род проклятье.

– Я посеяла в сердце падишаха зерно любви, Фатьма, – ответила я, обернувшись к ней вполоборота, – ты ни в чем не виновата, ведь любовь ослепляет. Когда любишь – других не замечаешь.

– Аллах покарает тебя, подлая интриганка! – выкрикнула она, а лицо ее стало похоже на маску волчицы – сжатые губы, прищуренные хищные глаза, дергающиеся от ненависти скулы.

– Не смей упоминать имя Всевышнего без веской на то причины! – зашипела на нее Арзу-калфа, выставив вперед руку с поднятым вверх указательным пальцем.

Я отвернулась от несчастной девушки, повела плечами, чтобы прогнать колючие мурашки, вызванные ее ненавистными взглядами и речами, и гордой походкой вышла в галерею.

Мне было жаль ее, и я от всей души пожелала ей хорошего жениха, пусть и подобранного валиде.

Подойдя к покоям падишаха, я не могла сдержать слез облегчения. Впервые в жизни я на себе прочувствовала ту самую «улыбку сквозь слезы». Первиз-бей лишь поклонился мне и сам распахнул двери.

Джахан сидел за столом и что-то писал. Я замерла у входа, вздрогнув от звука закрывшихся дверей. Его мужественное напряженное лицо блестело в свете горящих свечей, а рука с силой надавливала пером на бумагу, вызывая скрип.

Не поднимая головы, он заговорил:

– Послушай, Рамаль:

Говоришь: уходи… Как уйду я от взгляда газели?Как любовь обойду – предо мною она, как утес!

Берегись, Хатеи! От горячих очей тонкостаннойСтать бы тонким, как волос гордячки, тебе не пришлось![2]

Он прочел стихи и поднял на меня теплые синие глаза, в которых плескалось целое море любви и нежности. Я заморгала, прогоняя слезы.

– Эти стихи великолепны, мой повелитель, – прошептала я.

Он улыбнулся, встал из-за стола и подошел ко мне. Мой нос мгновенно уловил его запах, заставив зажмуриться от удовольствия.

– Рамаль, – тихо сказал он и провел ребром ладони по моей щеке, – как могла ты добровольно отдать мою любовь? – в его глазах промелькнуло сожаление, – как посмела ты ослушаться моего приказа и привести с собой эту рабыню? Как могла ты пренебречь моими чувствами? Неужели ты сама готова гнать меня в объятия других женщин? Или ты не любишь меня, и все, что у нас есть, – притворство?

Его слова ранили меня в самое сердце. Я почти наяву ощущала, как мою грудь пронзили острые стрелы его упреков, открыв кровоточащие раны, на которые потоком лились мои соленые слезы. Не в силах больше сдерживаться, я упала перед ним на колени и схватилась руками за подол его кафтана.

– О, мой падишах! Как мог ты подумать, что твоя рабыня Рамаль, сердце которой ты вырвал и спрятал в тайниках своей души, не любит тебя? Видит Бог, я лишь хотела доказать тебе, что моя любовь выше ревности и обид!

– Встань, Рамаль, – твердо сказал он, – и впредь запомни – свою покорность судьбе и моим решениям ты будешь выказывать, если любовь моя к тебе иссякнет и я выберу другую женщину. А до тех пор – забудь о гареме и рабынях. Помни только обо мне!

Силы покинули меня, мое тело содрогалось от нервных конвульсий. Я лишь покачала головой. Тогда он наклонился, подхватил меня за талию и потянул на себя. Его сильные руки в одно мгновение подняли меня. Джахан прижал меня к себе и нежно поцеловал в висок. Я не могла даже открыть слипшиеся от слез веки. Густая пелена застилала мой взгляд.

Внезапно он подхватил меня и оторвал от пола, а затем аккуратно отнес на кровать. Его горячее дыхание обжигало влажную кожу на моем лице. Я почувствовала робкий, теплый поцелуй на своей щеке, как раз в том месте, где по ней катилась очередная слезинка. Затем его губы начали покрывать мое лицо легкими поцелуями, осушая соленую влагу и возвращая меня к жизни.

Сегодня он был необычайно нежен. Его ласковые медленные движения сводили с ума. Он гладил мое тело, ласкал поцелуями шею и тонкую кожу над ключицей, постепенно расстегивая пуговички на платье.

Теплые, мягкие ладони его легли мне на плечи и плавно потянули платье вниз, оголяя грудь, живот, а затем и бедра. Я все еще не смела открыть глаза, полной грудью вбирая в себя напоенный благовониями и ароматом роз воздух его комнаты.

Он отбросил мой наряд на пол (я услышала шорох его падения), а затем накрыл ладонями мои груди.

– Рамаль, – прошептал он мне на ухо, прижавшись лицом к моей щеке, – посмотри на меня.

Я открыла глаза и увидела его прекрасное лицо и его взгляд – завораживающий и всепоглощающий, полный желания и сладкого томления. Нежный выдох, почти стон, вырвался из моей груди.

– Ты любишь меня, Рамаль, – шепотом сказал он, глядя мне в глаза и сжимая пальцами мои набухшие соски, – но и я люблю тебя! – Я вновь застонала, не в силах терпеть эту острую пытку.

– О, мой повелитель, – на выдохе сказала я, извиваясь от заполнившего всю меня вожделения.