Пленница бунтаря - Регина Грез
Уже в сумерках большая кошка привела меня к парку, огороженному железным забором с облупившейся голубой краской. Ворота гостеприимно открыты, но больше всего поражала ухоженность территории: трава выкошена, корявый асфальт дорожек подметен, стволы яблонек побелены.
Я сорвала несколько мелких красноватых яблочек – горьки на вкус, рот вяжет, зато птицам после будет раздолье. А еще рябина в этом году богатая уродилась – ветки клонятся, примета суровой зимы. Задержусь ли здесь до ее прихода… Неизвестно. И насчет суровости зимы есть сомнения, иначе финики и кокосы бы тут не цвели.
В глубине парка кто-то разжег костер, но моя зоркая проводница не выказывала признаков беспокойства, и потому я тоже смело шагала на легкий запах дыма, пока за кустами шиповника не забелел в вечернем полумраке барельеф – скорбное женское лицо над списком фамилий, выбитых в гранитной плите.
Я сразу догадалась, что это памятник жителям поселения, не вернувшимся с фронта. У подножия его аккуратно были сложены кучкой полинявшие искусственные цветы, а в трехлитровой банке над ними гордо возвышался букет лилового водосбора, явно собран вчера или даже сегодня утром.
Мужчина, бросавший в огонь сухие ветки, не спеша обернулся, когда я громко пожелала ему доброго вечера.
Вытерев ладони о собственные штаны, он степенно спросил в ответ:
– Откуда к нам?
– Из города.
– Как там сейчас?
– Тихо. Но иногда шумят.
– И здесь так же, – почему-то обрадовался мужчина. – Значит, живет город. А меня Николаем зовут. Да вы садитесь сюда, вот я скамейку принес. Не замерзли?
– Нет. Я – Дарья. Просто Даша.
– Будем знакомы.
Он энергично протянул мне ладонь, которую я пожала после короткого колебания – оказалась она мозолистой и холодной, ногти грязные, будто человек долго возился в земле и не успел отмыть, рукав его серого пиджака задрался, показывая край некогда светлой, а сейчас замызганной рубашки.
Я невольно подумала про себя, зачем так официально одеваться для уличных работ. Хотя костюм мужчины был мешковат и потрепан, все же нелепо смотрелся у костра посреди вечернего парка.
На вид Николай ровесник моего отца, может, постарше немного. Неудобно сразу про возраст спрашивать. Я села на предложенную скамью и с грустью заметила, что Рысюшка крадется уже в конце тропинки, словно передала меня в надежные руки и дальше собирается заниматься своими делами. Значит, придется общаться со странным парковым сторожем.
– Вы один тут за порядком следите?
– Больше не нашел никого. Наверно, все в город уехали на праздник какой или собрание, – охотно ответил Николай.
– А разве здесь разрешено мусор сжигать? – усомнилась я. – Памятник… цветы. Может, надо было подальше.
Николай встряхнул кистями, будто они у него затекли, потом потер левым запястьем бледный высокий лоб с залысинами, то ли соображал, как лучше ответить, то ли дивился моей недогадливости.
– Для ребят же стараюсь. Они меня и подняли с законного места. Пришли толпой под мою березу, так и так, выручай земляков, брат Кольша, мерзнем нещадно! Смотрю, дядька Семен кутается в дырявый обледеневший ватник, зять его молодой ушанку завязал под горло, а самому ресницы снегом запорошило-склеило, глаз не открыть, других припомнил – все, вроде, нашенские, только увечные, у каждого недостача в теле… Жалуются, что седьмую весну приходят погреться, а огня-то нет. Забыли про них. Ушли. Бросили. Вот и пришлось выручать. А куда деваться? Свои… Заодно старые листья сгреб и ограду поправил, не залежишься, если хлопот полно.
У меня на какое-то время пропал голос, а потом я справилась с волнением и догадываясь, что передо мной старожил из ушедшей эпохи, сипло сказала:
– Вы им передайте, что не забыли. Просто Мирон сюда никого не пускает. Он бы тоже помог, но занят.
Мне искренне хотелось оправдаться перед этим рассудительным человеком с мозолистыми руками, заверить, что люди вернутся и снова на праздник весной будет гореть у мемориала в парке яркое пламя.
– Мирон – это который длинноволосый? За ним еще рысь бегала, ну чисто домашняя Мурка, – припомнил Николай. – Как же… Приходилось встречаться. Молодой, силы много, гонору много. Хочет строить здесь другую власть, прежняя, говорит, никуда не годится, все под себя гребет. Видали мы тут борцов с царским режимом. Им даже монумент потомки построили. Надо сирень подрезать, а то скоро совсем зарастет.
Николай показал на темные кусты в стороне, я отошла от костра и, напрягая зрение в темноте, разглядела среди листвы позеленевшую от времени металлическую звезду. И вдруг поняла, что очень устала за день. Будто до этого момента крепилась-бодрилась, а сейчас разом силы оставили. Я вернулась на деревянную скамейку и стала рыться в рюкзаке, надеясь еще что-то полезное отыскать в маленьких кармашках. Для себя и Николая.
– Зажигалка вам не нужна? Печенье? Морса немного осталось.
Он поворошил догорающие ветки, накинул сверху пару дранок из кучи старья.
– Спасибо, Дарья… Как по батюшке вас? Шли бы домой, небось, ждут родные, а со мной вам зачем сидеть? Холодно и тоскливо. Я ведь сам справляться привык. У нас все в семье были идейные, работящие. В светлое будущее верили крепко и сил не жалели.
– Очень ждут меня родные, Николай, – согласилась я. – Только не знаю обратной дороги. Заблудилась. И в дома боюсь заходить, кажется, там кто-то страшный поселился. Птиц хватает из окон, а потом чавкает противно. Не замечали?
– Нет, Дашуха, тут я тебе не подсказчик! У меня теперь дорожка прямая – от моей березки до парковых яблонек. А как они цвели по весне… как пахли медово…
Он смотрел на меня с виноватой улыбкой, по-доброму щурился, походил на Василия Шукшина, только тот в фильме был загорелый и темноволосый, а этот поблекший, будто сто лет не бывал на свету.
– А фонтан с рысью видели на площади возле Администрации? – зачем-то понизив голос, спросила я.
– Фонтанов не было при мне, – задумался Николай. – Это хорошо, что установили.
Рысь всегда водилась в районе, говорят, раньше тут стоял Исетский острог – казаки от кочевников оборонялись, так на его печати выбита рысь, – одобрительно сообщил он и, немного помолчав, спросил:
– Ты голодная, поди?
– Да, немножко. Но вы не беспокойтесь, я печенье доем. А завтра пойду куда-нибудь.
– В город тебе надо, Дарья, – деловито заметил он.
– Значит, в город, – легко согласилась я.
Овсяное печенье противно крошилось в руках, вязло на языке пластилином, наверно, «волчица» из Лоби нарочно просроченное подсунула, а вместо морса я бы с удовольствием выпила чистой холодной воды.
«Эх, Ульяна! В борьбе за любовь синеглазого командира все средства хороши, я еще слабо отделалась».
Пока старалась отогнать зевоту, Николай посматривал на меня с
