Рыцарь и его принцесса - Марина Дементьева

— Значит, он никто для тебя?

Я пожала плечами, позволяя мачехе прикладывать к моей груди разноцветные ткани.

— Это было решение отца, не моё. Я подчинилась… Кажется, алое мне не к лицу.

— Да, для алого ты слишком бледна… И всё же он… интересен.

— Имеешь в виду те ужасные россказни о нём? Не удивлюсь, если по меньшей мере половина из них — сущая правда.

— В самом деле?.. — взгляд Блодвен блуждал. — А мне, было, почудилось… Нет, пустое, теперь я стыжусь своих подозрений.

— Нет, продолжай, о чём ты?

— Мне показалось, что между вами… Нет, вздор!

— Разумеется, вздор, — подтвердила я как могла хладнокровно. — Он делает своё дело, а мне остаётся сносить присутствие чужака. Во всяком случае, раз уж меня вскорости выдают замуж, полагаю, уже в обязанности супруга вменят обеспечивать мою защиту. А Джерард, недурно заработав, вероятно, возвратится в Альбу… к невесте. Она достаточно ждала его… Блодвен! Ты уколола меня!

— Ах, прости… Булавка вывернулась. Это платье тебе ещё велико. Кажется, я забыла прихватить нужный гребень…

Гребней было предостаточно, знать, то была первая сходу изысканная Блодвен причина. Я медленно прошлась. Кому сделала больней: мачехе или самой себе?

— Я не знал признанной красавицы, твоей матери, с которой тебя все равняют, но едва ли возможно быть красивей.

Я похолодела, оборачиваясь рывком. Дверь в смежные покои была отворена, и Джерард стоял в проёме, в свойственной ему несколько развязной манере склонившись плечом к дверному косяку. Однако нынче расслабленная поза не могла обмануть моего зрения. Джерард был взведён, как лук, на который, согнув крутой дугой, набрасывают тетиву.

Болезненная слабость разливалась по телу, и сердце колотилось, точно в припадке. Я едва хранила лёгкую видимость самообладания.

— И давно ты здесь?

— Достаточно, — единым словом разбил он надежду, и слово это камнем упало меж нами.

Словно со стороны видела я свой затравленный взгляд. Я готова была оправдываться перед ним, как куска хлеба просить о прощении, но запретила себе. Мне стало бы много легче, если бы он ответно насмеялся надо мною, оделил злым обидным словом, хоть возвысил голос. И тем дал почувствовать себя вправе защищаться, вручил оружие. Я ударила первая, ударила неумело, не видя дальше первого хода, думая лишь о том, что в этот миг уколю Блодвен больней, чем она — булавкой. Не заботясь о той боли, что вернулась ко мне отдачей. И вовсе не заботясь о нём.

Он стоял передо мною, молча, не делая попытки приблизиться, открытый для следующего удара. И я подумала: что ж, раз так случилось, знать, оно и к лучшему. Тогда я ещё сомневалась, достанет ли сил сознательно причинить ему боль, зная, что он слышит мои слова, глядя в любимое лицо.

— Значит, ты всё слышал, и мне больше нечего сказать.

— И давно ли ты так думаешь обо мне?

Я отвернулась, не в силах сносить его взгляд, не обвиняющий, не ненавидящий, но стремящийся понять. Отвернулась, потому что так проще было лгать.

— Я много и часто размышляла над тем, что завязалось между нами. Тем, что я придумала, а со временем и во что поверила. Знаешь, я всегда любила сказки… а после полюбила и романы. О тебе так много говорили, и истории эти так походили на те, о которых с колыбели рассказывала мне Нимуэ, и на те, что я сама прочла в книгах… Словом, я влюбилась прежде, чем увидела, в один лишь нарисованный воображением образ. Хотя возможно ли счесть детскую блажь любовью? Пора проститься с девичьими грёзами. Не сегодня-завтра отец сговорит меня с каким-нибудь риагом… пора взрослеть. Ты сам показал мне, что мечты мои несбыточны. Теперь я вижу это ясно. Такова правда, и другой нет.

Выговорив всё это, лишь тогда я решилась поднять взгляд. Я почти надеялась увидеть в лице Джерарда признаки гнева, отвращения к обманщице, но он смотрел совершенно по-прежнему, так, словно тотчас простил, не мог не простить. Как бы хотела броситься ему в объятья, ещё однажды ощутить его тепло, но тогда пытка стала бы напрасной.

Джерард произнёс невозможные слова, и их смысл потряс меня, никогда не считавшую себя злой, а оказалось — способную причинить боль.

— Если ты легко избавилась от наваждения и счастлива своею жизнью — рад и я. Будь счастлива и впредь, прекрасная леди.

Он ушёл, а я не смогла сказать ни слова, когда хотелось кричать. Как он мог так легко простить? И поверить?

— Что я наделала! — вскрикнула и обернулась на звук отворяемой двери. Позвала без голоса: — Джед!..

Но то была лишь Блодвен, держащая в руках какую-то скляницу. Мачеха попыталась улыбнуться, но получилось не лучше, чем вышло бы теперь у меня.

— Вот, то, что обещала.

— А где же гребень? — спросила я безразлично.

— Гребень? — нахмурилась она. — Какой гребень?

Я не ответила и предоставила ей волю украшать меня по своему разумению. Всё кончено, теперь мне всё равно.

2

К вечеру Тара засияла всеми огнями, из белой сделавшись алой. Странно было сознавать что всё это: съехавшиеся отовсюду гости в богатых нарядах, музыканты и певцы, свечи и факелы, напитки и яства — в мою честь. Разумеется, по сути, это и не было в мою честь, мне отводилось значение некоего символа, поднятого знамени, под которым собрались настоящие участники действа и вершили свои дела. Вращалось колесо власти, и я знала, хруст чьих костей услышу вскоре. Он оглушит меня.

Вместе с отцом и нарочито отошедшей в тень Блодвен я встречала именитых гостей, о чём-то спрашивала, что-то отвечала, принимала какие-то подарки — и улыбалась, улыбалась, улыбалась… Я не помню слов, я не помню лиц, меня точно вовлекло в нескончаемо-пёструю процессию дивного народа, и в ней я потеряла растащенное по кусочкам, по крупицам самое себя. Выбивались из сил музыканты — слышала вместо стройных мелодий адскую какофонию. Я знала, что красива, стараниями ли Блодвен или вопреки им, сама по себе, знала без расточаемых похвал, по взглядам, по ощущению, но это утверждение собственной красоты не радовало, не придавало уверенности. Отец был доволен мною, он видел во мне истинную дочь Гвинейры, он повторил это несколько раз вслух, словно вручая награду, но и того после это повторяли его взгляды, его лицо, исходящее от него довольство. Прежде я много и безнадёжно мечтала хоть единый раз заслужить, выслужить пусть мимолётную похвалу отца,