Франциска Вульф - Рука Фатимы
Беатриче воспользовалась моментом и высвободила наконец свою руку. Маффео невольно помог ей выйти из неловкого положения – она бросила в его сторону благодарный взгляд.
– Уважаемый дядюшка, я пришел только затем, чтобы приветствовать вас, – улыбаясь, ответил Марко. – Мы давно не виделись, и я счел своим долгом найти вас и пожелать вам всяческих благ.
– Будем считать, что ты это сделал. А теперь попрошу тебя уйти. Уверен – состояние Беатриче для тебя не секрет. После такого длинного и напряженного дня она нуждается в отдыхе.
Беатриче завидовала Маффео – он так спокойно воспринимает, казалось бы, неотразимый шарм племянника. Поделился бы с ней противоядием от его чар…
– Хорошо, дядюшка. – И Марко с улыбкой обратился к Беатриче: – Но вы позволите навестить вас завтра?
У нее даже в горле пересохло – будучи не в силах выдавить ни слова, она только кивнула.
– Благодарю вас, – отвешивая поклон, произнес Марко и с той же чувственностью поцеловал ей руку. – Желаю вам приятно отдохнуть, Беатриче. И вам тоже, дорогой дядюшка. – Снова галантно поклонился и быстрой, пружинистой походкой танцовщика удалился.
Беатриче смотрела ему вслед. Марко Поло, великий, знаменитый Марко Поло… Наверное, поэтому у нее так дрожат колени и она чувствует себя как после наркоза.
В конце концов не каждый день встречаешься с великими персонажами мировой истории. А может быть, есть и другие причины дрожи в коленях? Ничего подобного, их нет! Или все-таки есть?..
– А сейчас пора спать. – Маффео отвлек ее от нахлынувших хаотичных чувств. – Нам и правда пора отдохнуть. За окном уже давно ночь. Кто знает, что нас ждет завтра…
Беатриче обратила внимание, какой у него усталый, даже изможденный вид… Лицо совсем серое. Она, напротив, чувствует себя необыкновенно бодрой, почти окрыленной – как после бокала шампанского. Предложи ей сейчас Маффео показать ночную жизнь Шангду – с восторгом согласилась бы.
«Для него сегодня трудный день», – подумала Беатриче. Вдруг ей стало жаль Маффео – он очень ведь немолод. Тяжело вздохнув и сочувственно улыбнувшись, она отправилась в свои покои.
Стояла глубокая ночь. Во дворце тихо, все спят глубоким сном – и люди, и звери. Быстро и бесшумно, как тень, Ахмад миновал темный, слабо освещенный немногочисленными факелами проход в канцелярию. Никто его не видел, никто не заметил… И все же он остановился и спрятался в нише. Закутавшись в длинный черный плащ и растворившись в собственной тени, он озирался, прислушивался, стараясь убедиться, что за ним нет слежки, – ведь шпионы подстерегают всюду. То, что он задумал, – дело очень опасное. Быть пойманным на месте означает смертный приговор. Хубилай казнил и не за такие проступки.
Закрыв глаза и затаив дыхание, Ахмад прижался к стене ниши и прислушался: ни в одном, даже самом отдаленном уголке не слышно ни малейшего шороха. Только стучит в ушах – это биение собственного сердца…
Кажется, никто его не преследовал. Оглянувшись еще раз, он вышел из своего укрытия и заторопился.
Чтобы еще до рассвета осуществить свой замысел, надо спешить.
Достигнув наконец канцелярии, служившей и библиотекой, он, к величайшему удивлению, обнаружил, что дверь не заперта. Тяжелый железный засов отодвинут, между дверью и косяком просвечивает узкая щель.
Сердце бешено стучит… Неужели кто-то проник в его кабинет? Он не припоминает, чтобы с кем-то делился своими планами. И все-таки этого нельзя исключать. При дворе хана есть умные головы… Такие, как венецианец, прошли огонь и воду, им достаточно одного слова, намека – сразу поймут, что к чему, и выведут его на чистую воду. Он всегда предельно осторожен и привык, прежде чем сказать что-то, взвешивать каждое слово. Но иногда и самый бдительный человек допускает промах.
Коротким привычным движением он откинул назад полы длинного плаща.
Теперь можно не только свободнее двигаться, но и легко выхватить оружие, висящее на поясе. В ярости сжал зубы. Кто бы здесь ни был, ему придется выдержать жестокий бой!
Тихо приоткрыв дверь, он ловко прошмыгнул в щель. Внутри полная темнота, только в дальнем углу огромного зала мерцает слабый свет. Ахмад так ничего и не заметил бы, если бы дверь не была открыта – это выдает чье-то присутствие.
Бесшумно, по-кошачьи он проскользнул сквозь ряды высоких шкафов. В них за семью печатями хранится, пожалуй, самое крупное в мире собрание ценнейших книг и рукописей.
Обширная корреспонденция хана, записи пророчеств и гороскопов, научные труды и собрания, захваченные в покоренных провинциях, ну и, конечно, легенды и песни, прославляющие правление Хубилая.
Богатейшая библиотека – одной только регистрацией и систематизацией отдельных рукописей и книг заняты в день по пять человек. Даже Ахмад – совсем еще молодым человеком он видел собственными глазами Багдадскую библиотеку – испытывал благоговейный трепет перед этой коллекцией.
Сейчас, однако, все эти сокровища мало его занимали. Все ближе он подкрадывался к источнику света, бесшумно скользил от шкафа к шкафу, перебираясь от одного угла к другому; крался, как тигр – к своей добыче, в каждый момент готовый к прыжку.
И вот он увидел того, кто проник в канцелярию: Янг Вусун, старший писарь и придворный летописец. Сидит на корточках за низким письменным столом с чернильницей, в руках кисточка – тонкая, с заостренным верхом, каким пользуются китайские писцы, нанося на бумагу замысловатые иероглифы. Быстро и легко скользит она сверху вниз по огромному листу бумаги… Слабый свет сальной свечи отражается на круглом, рыхловатом лице китайца. Янг Вусун так поглощен работой, что не замечает Ахмада…
На месте китайца он не поступил бы так легкомысленно – уж повсюду расставил бы ловушки. Пусть и не сработают – все равно Ахмад почуял бы опасность, услышал неровное дыхание, похожее на хриплое пыхтение жирной свиньи, которую ведут на бойню… Растерянно покачал головой – не поставить к дверям даже слугу… Янг Вусун глуп как пробка и наивен как малое дитя. Что ж, проучит его и немного попугает.
Ахмад бесшумно обошел писаря, подкрался к нему сзади, чуть не задев полой накидки. Молодость Ахмада осталась далеко позади, но он сохранил ее повадки. Каждой частицей тела помнит движения, которым научился за годы юности, полной лишений и упорного труда. Тело его послушно, несмотря на бремя прожитых лет. Сейчас у него перед глазами мясистый затылок склонившегося за работой китайца – гладкий и незащищенный. Один удар тонкого, острого клинка в точку, где начинается линия волос, – и китаец не успеет даже пискнуть.
