Куртизанка (СИ) - Юлия Ветрова
Несколько дней Эван искал, у кого бы спросить о ней — её разбитое основание будило странное ощущение родства в его душе.
На третий день врач на очередном осмотре сам рассказал ему о ней:
— Башню называют Башней Кровника. Много веков назад скрывавшийся в горах кровник построил её. Его враги никак не могли добраться до башни: стоило им подойти, как он осыпал их камнями и пулями. Тогда один из мстителей натянул на себя медвежью шкуру и ночью стал взбираться по тропинке, ведущей наверх. Завидев его, кровник достал ружьё и вышел на охоту. Едва он покинул пределы башни, как был сражён пулей одного из своих врагов.
Эван, сидевший напротив с прибором для измерения давления на руке, поёжился. Эта история вызвала у него странное чувство — будто эхо из прошлого коснулась его тревога за то, что не доделал или сделал не так.
— Люди не меняются, — задумчиво произнёс врач, взял в ладони лицо Аргайла и внимательно рассмотрел со всех сторон. — Вам стало гораздо лучше, — сказал врач тем временем.
Это в самом деле было так. Кашель, раньше сгибавший Эвана пополам, едва он слишком сильно напрягался и сердце начинало стучать, почти не тревожил его сейчас, сколько бы Эван не лазал по горам, и он готов был поверить, что здоров.
— Берегитесь. Симптомы бывают обманчивы. Вы продолжаете пить препараты, которые я вам прописал?
Эван машинально кивнул, хотя за последние три дня к таблеткам не прикоснулся ни разу: сначала забыл их в домике, а затем так и не положил в карман.
Не обращая внимания на слова врача, он продолжил обследовать окрестности и на следующий день поднялся к альпийским лугам Даргавского и Ганалдонского ущелий. С ранней весны до поздней осени землю здесь покрывал разноцветный ковёр цветов.
В Кармадоне уже начиналась осень, и рощи Азалии, покрывавшие склоны гор, уже окрасились в ярко-красный цвет.
От Тменакау до верхних террас по пологому левому склону ущелья, мимо альпийских лугов и мелкого кустарника бежала узкая горная тропинка. Правый же склон Ганалдонского ущелья покрывал берёзовый и хвойный лес.
В ущелье гнездилось множество ягодных кустов, и каждый день, поднимаясь к источникам, Эван набирал целые горсти малины, брусники, смородины или черники, но, так и не донеся до дома, отправлял их в рот.
Перед путником, приближающимся к источникам, из-за выступа горы неожиданно открывался величественный Майлийский ледник с низко опустившимся огромным ледовым языком.
У самого основания ледника — среди живых цветов, образуя столбы пара из-под земли, фонтанировали лечебные источники Верхнего Кармадона.
Каждый год подземные воды всё более подтачивали его, а под лучами горного солнца на поверхности ледника образовывалось неисчислимое множество струек воды, которые, собираясь вместе, превращались в реки и бежали водопадами вниз по склонам гор. Протекая со стремительной быстротой, они разъедали его, заставляя таять ещё сильней.
Поджав губы, Эван смотрел на эту неподвижную белую махину, которая была обречена с той секунды, когда солнце коснулось её. Каждая новая струйка заставляла появляться ещё одну, и ещё, так что оставалось лишь гадать, что случится раньше: солнце растопит лёд или наступит вечная зима.
— Впрочем, — сказал он сам себе, — ответ я знаю давным-давно.
Он отвернулся и пошёл прочь.
Со всех сторон Ганалдонское ущелье огораживали высокие горы, образуя замкнутую котловину. Горы защищали ее от холодных северных ветров и осадков, и здесь, между их склонов, Эван чувствовал себя как никогда хорошо. Раз за разом он поднимался сюда, теперь уже с самого утра, чтобы смотреть, как река, текущая меж камней, приобретает молочно-белый цвет, а затем постепенно, будто забирая себе лучи оранжевого солнца, темнеет и к вечеру становится уже грязно-бурой.
Выше поймы реки ещё несколько источников было разбросано по склонам гор, и, стоя среди них на небольшой площадке, покрытой зеленью и цветами, Эван смотрел на скалистые отроги, поросшие травой.
Там, на вершинах, глядя через бинокль, он видел, как стада туров пасутся и, минуя пресные воды, ходят к минеральным источникам на водопой.
Туры двигались быстро, то перепрыгивая через пропасти, то поднимаясь по недоступным скалам, но самый старший из них всегда шёл поодаль, чуть позади, по более высоким местам, и осматривал дорогу — что происходит кругом. Вид этого мощного животного, такого одинокого в своём долге перед стадом, вызывал у Эвана грустную улыбку, и хотя тур вряд ли видел его, Эван каждый раз кивал ему, приветствуя как своего.
На шестой день он направился в другую сторону от озера и вышел к селению Даргвас. Здесь дома местных жителей почти смыкались с другим селением, от которого у Эвана по позвоночнику пробежала дрожь: это были склепы. Кое-где уже начавшие обрушаться, а кое-где ещё полностью целые, разукрашенные непривычными барельефами и прекрасные в своём смертельном покое, они, тем не менее, казалось, дышали холодом, будто с другой стороны мира, из посмертия, чья-то рука протянулась за ним.
Два дня Эван оставался мрачен, как покойник, и чувствовал себя так же: мысленно он уже видел себя среди этих надгробий. Силился представить, каким может быть небытие и что станет с миром без него. По всему выходило, что ничего. Мир немногое потерял бы от того, что его покинул молодой и не слишком удачливый великий князь Аргайл.
Эван никогда не видел себя в этой роли. Он знал, конечно, что его отец — великий Аргайл, но никогда не думал о том, что однажды заменит его.
Зато всю свою молодость, всё время, пока его судно бороздило просторы космоса с грузом контрабанды на борту, он абсолютно чётко осознавал, что он — Аргайл. Не в том смысле, который в это слово вкладывали сейчас, обращаясь к нему «великий князь». В ином, которое означает для каждого Камерона слово «Камерон», а для каждого Армстронга слово «Армстронг» — брат.
Стоило прилететь на самую дальнюю планету, где он не был никогда, он твёрдо знал, что в резиденции Аргайлов ему окажут достойный приём. И в этом Аргайлы были лучше МакГуафров, Эллиотов и всех остальных — потому что резиденцию Аргайлов можно было найти в самом отсталом из миров.
Эван очень чётко ощущал, какой силой обладает его клан. Как боятся его — даже те, в ком течёт не шотландская, а корсиканская кровь. И никогда бы он не променял фамилию, данную ему отцом, на какую-то ещё.
Всё изменилось, когда он получил этот титул — великий князь. Говорят, что большое лучше видится издалека — но для него всё случилось наоборот. То, что раньше было частью его,
