Солнечный удар - Михаил Широкий
VIII
Он открыл глаза, огляделся и увидел, что вокруг расстилается густой сумрак, лишь слегка рассеиваемый мутным бледноватым полусветом, струившимся откуда-то с высоты. Всё виднелось неясно, расплывчато, размыто, принимало неверные, обманчивые очертания, будто стремясь запутать и сбить с толку зрителя. Река, казалось, остановившая своё течение, застывшая, оледенелая, стала чёрной и вязкой, как дёготь; ветви деревьев напоминали худые костлявые руки, протянутые словно в отчаянной мольбе; уходившее вдаль бескрайнее ровное поле – голую бесплодную пустыню, по которой поодиночке и небольшими группами влачились какие-то бесплотные тени.
Но это были не просто тени. Приглядевшись внимательнее, он увидел, что это люди. Растерянные, удручённые, поникшие, явно подавленные и напуганные чем-то. Они двигались еле-еле, едва волоча ноги, пошатываясь и оступаясь, готовые, казалось, вот-вот повалиться наземь и больше уже не встать. Иной раз натыкаясь друг на друга, как если бы они были незрячие и не видели, куда идут. То и дело останавливаясь, замирая и будто прислушиваясь к чему-то. А затем, тяжко вздыхая, бормоча что-то невразумительное и порой тихо и жалобно стеная, тащились дальше, влекомые какой-то ведомой только им самим целью.
И вот они один за другим стали достигать берега реки, на котором стоял недоумевавший, оробелый Андрей, ничего не понимавший в происходящем и лишь удивлённо озиравшийся кругом. Он увидел их вблизи, и его изумление усилилось. Несмотря на сумрак, значительно снижавший видимость и скрадывавший детали, он, вглядываясь в черты проходивших мимо людей, узнавал многих из них. Это были те, кого он видел, хотя бы мельком, встречал, с кем имел дело в последние дни. Учителя, напутствовавшие его на школьной линейке; одноклассники, с которыми он бодро вышагивал во время шествия по городу; пузатый представитель министерства, бубневший перед не слушавшими его выпускниками свою скучную, трафаретную речь, а сейчас угрюмо, словно обиженно, молчавший; краснорожая продавщица из пивной, не отпустившая ему пива и тем самым, как ему представлялось, унизившая его; бойкая речистая тётка из той же пивной, осведомлённая о всех местных новостях, и её безучастный ко всему выпивоха муж, и тут бредшие вместе, тесно прижавшись друг к другу. Мелькнула невдалеке и Наташа, как и все вокруг, бледная, понурая, скользнувшая по нему печальным укоризненным взглядом и сокрушённо покачавшая головой. Заметил он и Олиного «бывшего»; этот, в отличие от окружающих, не поддавался всеобщему унынию, держал голову высоко и гордо и, кривя губы в заносчивой, брезгливой ухмылке, поглядывал по сторонам, будто высматривая кого-то. А вот Димон, прошмыгнувший поблизости и вскоре затерявшийся в толпе, напротив, похоже, был растерян и напуган больше, чем остальные: он вздыхал и стонал громче и заунывнее всех, махал руками, шарахался из стороны в сторону, точно беспокоясь, что невидимая опасность подстерегает его на каждом шагу и угрожает ему более, чем кому бы то ни было в этом огромном и всё увеличивавшемся скоплении людей-теней.
Не видно было только её. Той, кого он хотел бы увидеть прежде всего. То ли она неизвестно почему пряталась от него, то ли он не мог различить её среди мельтешившего кругом множества лиц и фигур, то ли её вовсе не было здесь. И от этого ему сделалось тяжело и тоскливо, ему словно передались смятение и тревога, владевшие теснившейся вокруг толпой. Которая после длительных беспорядочных передвижений вдруг, точно по мановению, замерла и стихла. Не было больше слышно ни вздохов, ни шёпотов, ни стонов. Установилась беспредельная, гробовая, давящая тишина. Лишь слабый ветерок едва слышно шелестел листвой. Да где-то в вышине как будто погромыхивал глухой отдалённый гром.
В очередной раз оглядевшись, Андрей заметил, что все стоят задрав головы кверху и на всех лицах написан безграничный, неописуемый ужас. По-прежнему ничего не соображая в творившемся вокруг, но ощущая всё большее смущение и беспокойство, он вслед за остальными взглянул на небо, заранее приготовившись увидеть что-то не слишком приятное.
И увидел. Того самого громадного чудовищного паука, в которого превратилось солнце в его недавнем бредовом видении. Он, как и тогда, занимал полнеба, раскинув во все стороны толстые мохнатые лапы, ворочая безобразной бесформенной головой и вращая горящими красными глазами. При каждом его движении по небу проносился гулкий громовой раскат, напоминавший не то рычание, не то вой; при каждом взгляде, брошенном окрест, вспыхивали голубоватые ледяные молнии, прочерчивавшие сумрачный небосклон тонкими прихотливыми зигзагами; при каждом повороте головы небесный простор затмевался и погружался в непроницаемый могильный мрак, а земля вздрагивала и оглашалась продолжительным гулом, отзвуки которого достигали, казалось, самых дальних её уголков.
Андрей опустил глаза и в недоумении и страхе огляделся. Он, как и прежде, не мог взять в толк, что творится кругом, на небе и на земле. Почему солнце перевоплотилось в чёрное, как ночь, косматое чудище, заполонившее небесное пространство своей колоссальной щетинистой тушей? Что тут делают все эти люди, знакомые и незнакомые, сбившиеся в кучу на берегу неподвижной стылой реки и неотрывно, затаив дыхание и онемев от ужаса, взирающие в угрюмую высь, точно в ожидании чего-то неизбежного и непоправимого? Как очутился в этой оцепенелой, объятой трепетом толпе он сам? Это было похоже на безумие. На мучительный, леденящий душу сон, один из тех ночных кошмаров, после которых просыпаешься в холодном поту, дрожа всем телом и водя кругом затуманенным одичалым взором, ещё несущем в себе отблески жуткого сновидения.
Мысль о том, что всё это не на самом деле, что это всего лишь сон, хотя и очень явственный и впечатляющий, принесла ему некоторое облегчение. Он выдавил на лице некое подобие улыбки и взглянул вокруг более уверенно и спокойно.
И дрогнул от изумления и радости, увидев Олю. Она стояла
