Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева
Как знать, сколь исполнимо задание, что измыслил предводитель богов дерзнувшему просить чудесное оружье для руки человека?
Верно, печаль отразилась на моём лице, и, пленённая горькими думами, я не умела скрыть её, потому как воин смягчился к злосчастной зачинщице опасного предприятия и сострадательно ободрял меня:
— Не печалься прежде времени, госпожа моя, и не оплакивай того, кто ещё не потерян для тебя.
— Что ж, я женщина и немногое смыслю в воинских делах… Но коль и доблестный Охотник признаёт в моём супруге достойного правителя, верю, что грядущее для него переменится к лучшему, и боги будут милостивы к нему. Верю, что Фэлтигерн и без волшебного меча одолеет множество врагов, — отвечала, склоняя голову, чтоб не выдать себя румянцем, которым расцветила бледные щёки ложь.
На это воин, хоть и сам в разговор наш был невесел от тревоги за князя и друга, расхохотался, и, видя моё недоумение на свой поступок, сказал так:
— Не гневись на неуместное веселье, госпожа, вижу, смех мой оскорбителен в твоём искреннем горе. Я объясню тебе его причину. Не пытайся провести меня ложными завереньями, ведь вовсе не о благополучии земного супруга твоё беспокойство, не он причина твоей тоски и слёз, и не его возвращенья ты дожидаешься от рассвета до заката, каждодневно выходя за ворота.
Лицо моё горело, но уже от стыда, и я отвернулась.
Охотник продолжал с ласковым участием, коего я давно уже не чаяла обрести на Той Стороне ни в ком, помимо Самайна:
— Ты вольна сердиться, госпожа, но я вовсе не упрекаю тебя в неверности мужу. Признаться, мне вовсе нет до него дела. Но я счастлив за князя моего и друга, потому как он обрёл в тебе любящую спутницу, которой, без сомнения, достоин.
— Вижу, взор твой острее соколиного, — не без яда заметила я, хоть нечаянная похвала мёдом пролилась на душу. — И многие ли твои товарищи столь же сведущи в искусстве истолковывать привязанности женских сердец?
Охотник развеселился пуще прежнего:
— В здешней крепости все зрячи, госпожа.
— Я услышала тебя, — кивнула я, едва умея сохранить хоть внешнюю невозмутимость, тогда как не знала, плакать мне или смеяться.
Охотник отошёл с поклоном, тая улыбку в углах губ.
Что ж, если рассудить, мне бы пристало быть благодарной лукавому Охотнику, ведь последующие дни не принесли ни единого повода для веселья. Даже и беззаботные певуньи-сидхе глядели испуганно-тревожно и, исполнив службу, спешили скорей исчезнуть. Забылись игры и пляски, и я почти сожалела о тех щебечущих беседах, в коих мало принимала участия, но они хоть немного отвлекали от дум. И маленький народец попрятался по тёмным углам, лишь временами выдавая своё присутствие мышиной вознёй и писклявыми голосками. Но и в этой невидимой сутолоке чудилось что-то нехорошее… или измученному, заполонённому страшными виденьями рассудку во всём мерещились дурные знаки?
И крепость замкнулась в выжидающем молчании. Угрюмей прежнего глядел чертог, опустелый и будто вовсе нежилой без хозяина, что столь надолго покинул свои владения и своих людей и слуг. И стылый ветер не доносил ни единой вести, где он, что с ним…
Примечания:
Племена богини Дану привезли в Ирландию четыре сокровища: меч Нуаду, копьё Луга, котёл Дагды и камень Лиа Фаль.
Луг — кельтский бог солнца, воин, покровитель ремёсел.
Зимние костры
Зная за собой тяжесть вины, я уходила всё дальше от чертога. В помалу сгущавшееся редколесье, где шевелили на ветру мёртвыми листьями облепленные снегом мрачные исполины, и чёрная кора порой проступала из белизны. Там непрестанно полыхали разложенные неровными кругами и цепями костры. Горели без пищи, что поддерживала бы дивно бездымное, до черноты тёмное пламя, невесть кем разведённые и охраняемые. Я замечала, как порою Охотники уходили к тем кострам, греться у чёрных огней.
Ступая медленно, точно во сне, я приблизилась к кострам, и задрожала, овеянная дыханием ледяного пламени.
— Не подходи близко, застудишься, — остерегла тишина усталым голосом Самайна.
Не помня себя, я обернулась.
Он стоял, опершись плечом и ладонью о ствол граба. Снегопад выбелил волосы, украсил одежду меховой оторочкой.
Спотыкаясь на ослабевших ногах, проваливаясь в сугробы, я побежала к нему… чтобы натолкнуться, как на щит, на выставленную ладонь, и замерла, смущённая, растерянная.
Из-за полы плаща Самайн достал длинный свёрток, завёрнутый в несколько слоёв ткани, и протянул его, по-прежнему не касаясь даже кончиками пальцев.
Я бездумно приняла свёрток, оказавшийся тяжёлым даже для обеих рук, только тогда понимая, что в нём. Но осознание той неимоверной ценности, к которой довелось прикоснуться, ничуть не взволновало, оставив равнодушной ко всему, кроме той холодной встречи, что оказал мне Самайн, чьего прибытия ждала, как избавленья, не смыкая глаз.
— Что же ты, не рада? — прежним отстранённым голосом спросил он, тяжело откачнувшись от опоры.
Я держала волшебный меч неловко, не зная, куда деть его, ставший таким ненужным, неуместным… едва помня, к чему эта тяжесть рукам, которые тянулись обнять любимого. Но отчего он держится так, словно чужой? чем заслужила его неодобрение?
Самайн прошёл мимо, будто и не видя, к ледяному огню… и куда подевалась звериная упругость походки, танцующая стремительность движений сидхе? Снег не держал его так же, как если бы он был человеком: расступаясь под шагами превозмогавшего боль или крайнюю усталость.
Страх пронзил стрелою под лопатку — ранен! Проклятый меч выпал из рук.
— Это Зимние костры, Мейвин. Их жгут в дар нам, и они греют нас в вечной зиме неблагого посмертия…
