О сладких грёзах и горьких зельях (СИ) - Чернышова Алиса

— Слегка, — сказал он безмятежно. — Пришлось подстраховаться, когда её зачаровывал — ещё жизнь назад. Никогда не знаешь, когда тебя арестуют. Касаемо же моего предполагаемого безумия… Как я понимаю, Её Величество воспользовалась лазейкой в нашем договоре и рассказала тебе о Луи? Жаль.

— Зачем?! — воскликнула я. — Зачем это всё?!

— Тебе полную версию или краткую?

— Обе. И искренне надеюсь, что они не включают в себя романтические бредни о вечной любви и дешёвый пафос.

— Мне будет сложно обойтись совсем без этих составляющих, — усмехнулся он. — Но, видит Мать, я постараюсь. Тем более что по сути ты права: дело не только в любви, разумеется. Изначально дело в ошибке, которую я не мог себе простить.

Я прищурилась.

— Моя первая смерть?

— Именно. Разумеется, тогда о любви между нами не шло речи ни с одной из сторон: это было незрелое, детское чувство. Подумать только: глупые подсматривания, придуманные образы друг друга — обычная отдушина для пары нелюдимых детей. А всё же, именно такие, незрелые и подростковые эмоции зачастую оставляют самый глубокий след. Это чувство могло превратиться во что-то большее, могло, как во многих случаях, уйти без следа, но я сжёг тебя в магическом пламени, и рана эта углубилась и загноилась. Опережая твоё возмущение, понимаю, что в данной ситуации пострадавшая сторона — ты…

— Да ладно, — я поморщилась. — Себе-то не лги. Мы были детьми и пострадали оба, просто по-разному. Но тогда у меня не было ни шанса посмотреть на это с другой стороны.

Он хмыкнул.

— Возможно, даже наверняка. В любом случае, теперь-то кристально ясно, почему Чистильщики хотели, чтобы тебя убил лично я: это поистине отличный способ сломать психику в нужном направлении. Во-первых, я почувствовал себя их помощником и сообщником, что не позволяло противопоставить им себя. Во-вторых, существовал определённый шанс, что некто на моём месте, обладай соответствующими задатками, начал бы получать от таких зрелищ удовольствие, сексуальное в том числе. Таких особей потом даже идеологией накачивать не нужно, достаточно дать повод… В-третьих, юноши в таком возрасте не любят признавать свои ошибки. Они готовы сжечь мир дотла, чтобы доказать, что были правы, что правда на их стороне — какой бы эта сторона ни была.

Я понимающе кивнула. Да, всё это так — и актуально во все времена. Увы.

— В любом случае, серьёзно просчитались они в одном: я уже тогда был могущественным колдуном. Юным, идеалистичным, в чём-то ещё по-детски слабовольным, но уже привыкшим справляться с тёмной магией высшего порядка. А значит, в любых обстоятельствах цепляться за себя, сопротивляться внушениям и докапываться до истины. Этим я, собственно, и занялся — захотел понять, ради чего на самом деле убил тебя. Тогда у меня было смешанное отношение к изменённым, но ещё отнюдь не лояльное: ваши бесчинства уносили тысячи жизней. В том числе и мою.

— И ты решил стать Луи…

— Я тогда ещё не знал, кого предам, — усмехнулся он. — Склонялся к мысли, что приму сторону колдунов. Но возможность поиграть с тобой, прежде чем всё кончится — именно с тобой, моей убийцей — казалась притягательной.

Пожалуй, будь я на столетие моложе — возмутилась бы, а так — лишь понимающе усмехнулась и подумала, что мы с ним, всё же, безумны оба. Потому что мне его признание льстит.

— И что же заставило тебя изменить мнение?

— Жидкая Тьма, — сказал он просто. — Помнишь случай, когда её добавили в общий котёл на праздновании Темнейшего Дня? Когда ещё целый город был уничтожен сорвавшимися изменёнными? Я никогда не был великим моралистом, но Император, в идеологических целях стирающий с лица земли целые города, полные мирных жителей, не мог быть моим владыкой. От таких новостей любой бы задался вопросом: какие нападения изменённых были настоящими, а какие — всего лишь результатом принятия зелья? Опять же, тогда я в полной мере осознал, ради чего на самом деле тебя убил. И, можешь поверить, ответ мне не понравился. Никому не нравится быть слепым орудием, особенно — колдунам.

"Вообще никому", — отметила я про себя. — "Но мы — слепое орудие всегда, так или иначе".

Вслух ничего не сказала — слишком уж интересные вещи рассказывал колдун.

— Дальше всё достаточно просто, — продолжил он. — Ты и сама наверняка понимаешь, нет смысла озвучивать. Но я всё же скажу: если бы колдуны узнали, кем был Луи, я окончательно стал бы предателем и изгоем и для тех, и для этих. Нет, итог для таких шпионов один и на все времена — Луи должен был умереть, героически сражаясь за победу. А подлый лорд Саннар — вернуться в Круг, сбежав с тонущего корабля и коварно выторговав себе у новой власти как можно больше преференций. Такое поведение знать поняла и поддержала бы.

— Это можешь не объяснять, — усмехнулась я. — Всё же, не первый день общаюсь с родовитыми колдовскими семействами. Но почему ты не сказал мне? Или это своего рода маленькая месть? Ещё один друг, которого я не сумела спасти в той войне. Так?

— Нет, — усмехнулся Саннар. — Коль уж мы тут говорим откровенно… К тому моменту моя подростковая влюблённость, юношеская ненависть, тайные желания, восхищение достойным противником и сладость игры в маски смешались накрепко в коктейль, который у людей принято звать любовью. Так и вышло, что я заболел тобой. А ты увлеклась Луи, но я прекрасно знал цену твоему увлечению: то, что ты простила бы бесталанному колдунишке-секретарю, не простила бы мне. Мне хотелось, чтобы ты меня любила — хотя бы как Луи. И ненавидела — как лорда Замыкающего. На большее я едва ли мог рассчитывать.

Я отвернулась, пряча глаза. По правде, тогда, сразу после войны, я действительно не приняла бы чувства лорда Саннара. Ни под каким соусом.

— Предположим, — отозвалась спокойно. — Но к чему этот цирк с отставкой? При всём уважении к зажигательным представлениям, перебор с драмой.

Он хмыкнул. Его магия заскользила по коже, лаская и исцеляя скопившуюся усталость.

— Не такой уж и цирк, — сказал он спокойно. — Видишь ли… Как ты сама знаешь, колдунов с самого детства заклинают быть осторожнее с желаниями. Желания, нереализованные амбиции, несбывшееся и непризнанное — это крючки, за которые ловко цепляются хищники разных мастей. Будь то мошенники, рисующие перед жертвой картину идеальной жизни, успеха или огромного заработка, демоны, подлавливающие очередного неофита на каком-нибудь мелочном пороке, хищные наваждения — принцип един. Но, не могу не признать, в случае с Замком я многим обязан этому конкретному наваждению. В частности, до меня с запозданием — уж прости за это — дошло, что шанс у меня есть и всегда был. Просто стоило не предаваться глупым мечтам и лелеять дурацкие комплексы, а поставить перед собой реальные цели. Казалось бы, очевидная концепция, но раньше я не верил, что в тебе осталась хотя бы тень былых чувств.

— Ты их переоцениваешь.

— Важно, что они есть, — усмехнулся он. — С остальным я могу работать… Понаблюдав за тобой, я пришёл к выводу, что ты не хочешь давать шанс нам в реальности преимущественно из-за того, что опасаешься конфликта интересов. Это вполне резонно, если разобраться — учитывая наши должности. Как ни крути, а любовные отношения между равноценными политическими фигурами высшего ранга невозможны априори. Даже в случае с представителями, скажем так, одного течения конфликты интересов неизбежны: либо есть ведущий и ведомый, либо чувства превращаются в предмет шантажа и манипуляций, а постель — в зал для дебатов. Если же речь идёт о разных и некоторым образом противоборствующих течениях, как в нашем случае, то неизбежны и подлоги, и обвинения в предвзятости, и многие другие условные обручи, через которые мы будем вынуждены постоянно прыгать.

— Это верно, — тихо отозвалась я.

— Вот, — он безмятежно кивнул. — Ситуация с детьми — ужасна, и я, признаю, проморгал Кристиана. Пусть Доракл и утверждает, что кто-то намеренно наложил на эту ситуацию отводящие взгляд чары высочайшего порядка, но это, на мой вкус, слабое оправдание. То, что я не почуял светлую магию, уже грубейшая ошибка.