Хозяйка заброшенного поместья - Наталья Шнейдер
Я трижды сплюнула через плечо, развернулась к дому и остолбенела.
На крыльце сидел Мотя, обвив хвостом лапы. Перед ним лежал узкий пенал. Заметив мое внимание, кот потянулся и потрусил вдоль дома с независимым видом. Я открыла коробочку. В деревянном ложе поблескивал хирургический скальпель.
18.1
Никогда не считала себя особо верующей, но первым моим желанием было отшвырнуть инструмент и перекреститься. Чертовщина какая-то, честное слово! Вторым — догнать Евгения Петровича и вернуть ему скальпель. Где Мотя его взял, выглядело очевидным — не просто же так он по подоконнику скакал, и вовсе не померещилось мне, что в дверь он проскочил с поноской в зубах, как собака.
Я представила, как бодрой трусцой догоняю сани и извиняюсь за то, что мой кот украл скальпель. Возвращать доктору его имущество сразу же расхотелось.
— Ничего странного, — сказала я, и мой дрожащий голос разнесся по двору. — Просто, наверное, футляр пах протухшей кровью, которая в поры дерева впиталась. А я не чувствую, потому что нос не кошачий.
Просто кот, который появляется в запертой комнате и ворует хирургические инструменты. Сразу же после того, как я о них подумала.
Я встряхнулась. Чертовщина чертовщиной, но очень кстати. Без термометра можно худо-бедно обойтись. Первый стетоскоп был просто свернутой бумажной трубкой, да и акушерские стетоскопы даже на моей памяти изготавливались из цельного куска дерева — найти плотника да вырезать. Но кухонный нож — плохая замена скальпелю. Хотя, если уж совсем начистоту, я бы прекрасно прожила без ситуаций, в которых он может мне понадобиться. Однако жизнь меня не спрашивает.
Поэтому хватит переживать по поводу всяких странностей, дела сами себя не сделают.
С помощью Дуни я все же заколотила непослушное окно. Вернувшись в дом, вытащила из-под кровати атласные тапочки, в которых щеголяла моя предшественница. Влезла в них, прислушавшись к ощущениям. Не жарко, конечно, но и обратно в валенки впрыгнуть не хочется. Ничего, пока обрабатываю конечности Петра, не закоченею. Надо хоть фартук раздобыть, если уж чистую процедурную, хирургический костюм и бахилы взять неоткуда.
Бахилы! Чем-то эта мысль показалась мне важной. Я даже замерла на несколько секунд, но нет, не щелкнуло. Может, потому, что голова занята другим. Снова сплошные «надо». Надо нарезать марлю на бинты и простерилизовать их, вон хоть сунуть в печь в горшке — лишь бы не сгорели. Вымыть в щелоке и простерилизовать скальпель. Подготовить антисептический раствор для влажно-высыхающих повязок. И для обеззараживания конечностей Петра перед обработкой: что-то мне подсказывало, что руки и тем более ноги он мыл не то чтобы часто.
Но чем их обработать? Водкой?
— Марья! — окликнула я.
Нянька появилась из «черной» части дома.
— Я Петьке одеться помогла, стыдно ему голяком перед барыней. Ты бы пошла успокоила его, касаточка, а то он сам не свой, все твердит, что без рук да без ног лучше сразу в прорубь.
— Успокою, — заверила ее я. — Скоро приду. Сидеть он может?
Марья кивнула.
— Тогда отнеси ему воды теплой и мыла и скажи, я велела руки и ноги помыть. Осторожно, и чтобы не тер и не расковыривал. Сможешь ему полить или мне ему помочь?
— Да где это видано, чтобы барыня мужику ноги мыла?
Я проглотила ругательство. Сейчас я не «барыня», а врач, а Петр — пациент, но поди объясни.
— Дуня польет, — проворчала Марья.
Вот только возбудителя гангрены, принесенного на грязном подоле, больному и не хватало для полного счастья! Или столбняка.
— Она уже сшила сарафан? Есть во что переодеться?
Я постаралась сказать это как можно мягче, но получилось плохо.
— Ох и упрямая же ты, касаточка! Хорошо, сейчас достану из сундука свой сарафан и Дуне отдам. Иначе ведь ты не уймешься.
— Спасибо.
— Только ты не говори, что это я решила ей отдать.
— Почему? — удивилась я.
— Потому что ты барыня. Ты велишь — все делают.
Правда, что ли? Я приподняла бровь, внимательно глядя на Марью.
— Да что ж ты так смотришь, ну чисто аспид! — возмутилась нянька. — Я разве тебе слово поперек сказала? Только подсобить разве что советом каким, потому что молодая ты еще, ума-разума не набралась.
Я подавила улыбку.
— Давай я тебе тоже ткань подарю?
На самом деле, если Марья жила здесь одна несколько лет, наверняка могла взять все, что приглянулось. Да только предположить такое значило смертельно обидеть старую нянюшку. И я добавила:
— Хочешь, вместе сундуки переберем, выберешь, что тебе понравится.
— Да что ты, касаточка! Куда мне, старухе, новье, только уж донашивать.
— Значит, выберем, — постановила я. — Сегодня вечером, как с делами разделаемся. Или прямо сейчас хочешь выбрать?
Потому что дела здесь — как ремонт: можно прекратить, но не закончить.
— Сперва дела, потом забавы. Пойду я за сарафаном.
— Погоди, — остановила ее я. — Йод в доме есть?
— Это что такое?
Ясно.
— Перекись? Марганцовка?
— Что-то ты такое странное спрашиваешь, касаточка! — покачала головой Марья.
Хоть что-то из привычных мне средств в этом мире существует?
— Тогда напомни мне, где маменька лекарства держала.
Лекарства нашлись в будуаре. В небольшом сундучке теснились бутылки темного стекла. Я выставляла их на стол одну за другой, читая надписи. «Касторовое масло». «Лауданум». «Нашатырный спирт». «Купоросное масло». «Королевские капли». «Чемеричная вода». Нашлись еще коробочки, подписанные «хинная кора» и «каломель», и глиняная баночка, внутри которой было что-то густое, пахнущее деревом и смолой. «Заморский бальзам» — гласила этикетка, и, конечно же, мне это ни о чем не говорило.
Касторка, спиртовой раствор опиума, нашатырка, серная кислота, раствор лакрицы и укропа в нашатыре — если, конечно, местные королевские капли аналог наших. Средство от вшей, оно же рвотное, хина и ртуть, не помню, в какой именно соли.
Да уж, не развернешься.
