Хозяйка собственного поместья - Наталья Шнейдер
В конце концов, я понятия не имела, что здесь вообще можно купить, а чего не существует в принципе. Вроде бы банальность — йод, зеленка, перекись, марганцовка, — но ни об одном из этих веществ Марья и слыхом не слыхивала. Конечно, кругозор крестьянки, хоть и выросшей при господах, но никогда не выбиравшейся за пределы родного уезда, невелик. Однако в наше время трудно найти человека, который ничего бы не знал хотя бы об одном из этих средств. Вот как тут что-то планировать? Плюс для многого я не знала местных наименований.
Так что в итоге один список разложился на два. Первый — на бумаге, местными буквами, такой, что можно достать из сумочки прилюдно и не вызвать вопросов. Ну разве что содержанием. Второй — у меня в голове. Непременно что-нибудь забуду, но тут уже деваться некуда. Если я начну сверяться с бумагой, исчерченной невнятными каракулями — а иначе местные наше письмо воспринять не могут, — озадачится любой, кто хоть краем глаза это увидит. А Виктор наверняка не удержится от того, чтобы заглянуть через мое плечо.
Можно было собираться. Но Марья, зайдя в комнату и увидев сложенные на кровати, которые я намеревалась взять с собой, всплеснула руками:
— Да ты что, касаточка, будто нищенка какая! Где это видано, чтобы две шляпки на всю неделю? Разве можно два дня подряд в одной и той же шляпке в город выезжать?
Она взяла меня за руку и потащила в кладовую. Перелезая через сундуки, начала пробираться вглубь, ворча, что недоглядела, пока я тут беспорядок наводила.
На мой вкус, сейчас в кладовой как раз был порядок. Сундуки с полезными вещами вроде инструментов, отрезов ткани, мотков шерсти и с одеждой, подходящей для работы в саду, стояли поближе, а те где лежали шелковые платья матери и Настенькины полупрозрачные «платья для спальни», как я их окрестила, стояли подальше вместе с вышедшей из моды или старой детской одеждой.
Но Марья целенаправленно двигалась именно к этим сундукам. Откинула крышку одного. Внутри лежали футляры, сделанные из натянутой на каркас из прутьев ткани. В футлярах хранились шляпки. В своем прежнем мире я бы с удовольствием перебрала их, любуясь переливами шелка, кружевом и перьями, но здесь лишь убедилась, что в сундуке нет ничего полезного, и задвинула его до лучших времен.
Марья вытащила верхний футляр, заглянула внутрь.
— Ну хоть тут ничего не переворошила. Значит, так. Вот этот капор… — Она вынула шляпку с широкими полями только спереди, закрывавшими лицо, будто ветеринарный воротник. — Как раз сейчас по погоде будет, он тонкой шерстью подбит. Наденешь в дорогу.
— Да мне и платка в дорогу хватит!
— Смерти моей желаешь, касаточка? Я же от стыда помру, а потом второй раз, когда на том свете маменька твоя спросит, дескать, чего же ты за деточкой моей не приглядела, выпустила ее в город оборванкой! Значит, этот в дорогу. А этот —днем в город будешь надевать. — Она уложила шляпку нежного кофейного цвета в коробку и поставила ее на пол. Достала еще одну. — Этот и этот.
Пока я подбирала выражения поприличней, Марья вытащила из сундука еще коробку.
— Вот эта чалма шелковая — на вечер.
Чалма и в самом деле была произведением искусства: сложно уложенные складки нежно-голубого шелка, подчеркивающие цвет Настенькиных — или пора уже думать «моих»? — глаз. Шелк дополняли перья и стразы — или настоящие камни?
Только, пока я разглядывала это сокровище, в голове упорно крутилась поговорка про корову и седло.
— Ежели куда поедете вечером, напомни аспиду, чтобы жаровню в карету не забыл поставить. А то знаю я тебя — рубашку под платьицем намочишь, как на бал или в театру ехать, ни одна шаль не спасет.
Кажется, сейчас кондратий хватит меня.
— Я не собираюсь на бал! И в театр тоже не собираюсь! И, даже если бы собиралась, я еще в своем уме, чтобы в мокром белье зимой…
— Так весна уже, — кротко заметила Марья. — Как тут удержаться и на бал легкое платьице не надеть?
Похоже, те платья, которые я считала предназначенными исключительно для соблазнения мужа, были вечерними. Конечно, под них полагалась нижняя сорочка, возможно, не одна, и юбки, однако, если смочить ткань, они ничего не будут скрывать.
Но где, спрашивается, логика? Помнится, Виктор на штаны отреагировал как подросток, а тут платья, в которых видно практически все… Или решает контекст? На пляже купальник не вызывает никаких неуместных реакций, но попробуй приди в нем в магазин. Быть раздетой на балу приличнее, чем ходить в штанах по саду?
— Раз уж мода такая, куда теперь деваться, — с той же показной кротостью продолжала нянька, но улыбка ее лучше всяких слов сказала мне, что Настенька таки выезжала в мокром белье. Удивительно, как она вообще до своих лет дожила!
— Это не мода, это дурдом! — возмутилась я. — Где-нибудь в Африке, может, и сойдет, но мы в… — Я осеклась, вспомнив, что мы не в России, а в Рутении.
— Не знаю, где та самая Африка, но раньше ты другое говорила, дескать, красота требует жертв, — все же не удержалась от упрека нянька.
— Ума не было, — проворчала я. — Чуть не померла, так поумнела.
Марья покачала головой, но решила тему не развивать. Достала еще один футляр.
— Значит, это вторая чалма. И капоров нужно хотя бы…
— Так. — Мое терпение лопнуло. — Хватит. Никакой чалмы! Никаких мокрых платьев! Собери мне чулки, нормальные, шерстяные, по сезону. Нормальные платья, с длинным рукавом. Фланелевые сорочки и шерстяные нижние юбки, чтобы не околеть, пока до города доеду!
— Так для того жаровню в карету ставят!
— И пока по лавкам разъезжаю! По лавкам, слышишь, а не по балам!
Очень я сомневаюсь, что оскандалившуюся жену позовут на бал. Даже если позовут — не поеду, скажу, что голова болит, чтобы не позориться.
— Так как же без театры!
— Какого театра! — взвыла я. — Какой театр вообще может быть в месте, которое называется Большие Комары!
— Как какая, императорская. Летом, когда императрица в свой дворец приезжает, и театра
