Небесное чудовище - Яся Белая
– Хорошо, я поняла. Но при чем тут все-таки Гуаньинь?
– Только истинное божество с Высшего Неба способно снять эту Печать. Ее ставили двое Владык, нужен кто-то превосходящий их по силе.
– Да, хорошо, – соглашается принцесса. – Что я могу сделать? Я хоть и числюсь адепткой Гуаньинь, ни разу, сколько ни взывала, даже голоса ее не слышала.
– Просто доверься мне, – говорит Юэ Ту, прикрывая глаза, и сводит руки вместе, согнув все пальцы, кроме мизинцев. Они торчат вверх, соприкасаясь друг с другом. В таком положении Заяц совершает несколько пасов.
На полу загорается… Кажется, это называется Построение Восьми Триграмм. Я видела его когда-то в исполнении охотников, которые гонялись за мной по Трем Мирам. Чтобы создать его, потребовался целый отряд. А тут один мальчишка! Впрочем, что и ожидалось от древнейшего существа.
– Теперь просто ляг вон туда, – он указывает в центр сияющей на полу фигуры, – остальное я сделаю сам.
Принцесса кивает и подчиняется, а Юэ Ту извлекает из своей безразмерной сумки огромный зазубренный нож…
Кажется, Заяц все-таки спятил! Но я сейчас воистину бесполезна – ни остановить не могу, ни препятствовать. Только лежу, тяну руку, хватая воздух, и, кажется, что-то протестующе хриплю.
Юэ Ту между тем склоняется над хрупким телом, лежащим в центре светящихся перекрещенных линий, и заносит нож. Выглядит он по-настоящему жутко. Точно чудовище – иначе не назовешь.
Святая Дева и бровью не ведет – спокойна, сосредоточенна, чуть слышно читает священные сутры. Она же просто человек…
Как-то раз дядюшка Жу сказал, что порой ничтожнейшие из людей бывают куда сильнее древних чудовищ. Мысли мечутся в моей голове, и мне кажется, я вижу круглое, как сито, лицо дядюшки Жу. Будто он склоняется надо мной, качает головой и привычно тянет: «Ай-я-я…». По-моему, я не видела его целую тысячу лет… И в этот миг меня изнутри затапливает теплом, внезапно щиплет глаза. С чего бы? Неужели этот старик для меня…
Мысль обрывается, я вновь сосредоточиваюсь на том, что важно здесь и сейчас: Лунный Заяц ножом пронзает грудь принцессы, а затем вытягивает зазубренное лезвие, раздирая плоть. Кровь расплескивается вокруг рубиновыми каплями. Служанки пугаются и причитают, а принцесса, издав дикий вопль, начинает биться в агонии.
Первой отмирает Янь Мин: она кидается к зайцу и кричит:
– Что вы делаете? Вы же убьете ее!
Но малышку просто сметает волной первобытной силы. Она отлетает к стене, ударяется о нее и теряет сознание. Остальные девушки предпочитают разбежаться прочь.
Принцессу подкидывает и выкручивает, а Юэ Ту продолжает шептать слова призыва.
А потом приходит свет. Такой яркий и ослепительный, что мне приходится закрыться рукавом одежд. Предусмотрительно скидываю покрывало на Маогуя, уже впадающего в беспамятство.
Тело принцессы поднимается с пола, принимает вертикальное положение и возносится к потолку. Ее руки раскинуты, глаза обращены вверх, а волосы и одежды развеваются, хотя в комнате нет ветра.
– Зачем ты потревожил меня, Великий Целитель? – звенящим, рождающим эхо голосом спрашивает та, что вселилась в тело принцессы.
Юэ Ту падает на колени и воздевает руки в мольбе.
– О Гуаньинь, слава о твоем милосердии и любви ко всему живому гремит в Трех Мирах! Все несчастные и страждущие взывают к тебе как к последнему оплоту справедливости! Все они уповают на твою помощь. Этот ничтожный заяц не осмелился бы потревожить Истинную Богиню, если бы не был столь слаб. Спаси ее! – он кивает на меня.
Богиня улыбается.
– Ты ведь лукавишь, Юэ Ту, – говорит она. – Вовсе не об этой бедняжке твоя боль. Твой друг – ее дух-прислужник, и если сгинет она, не станет и его. Так ведь?
– Богиня мудра! – льстиво восклицает Лунный Заяц. – Ничто не укроется от ее всевидящего ока!
– Скажи мне, – продолжает Гуаньинь, – ты знаешь, почему на эту девочку наложили Печать Дня и Ночи?
– Да, о Великая.
– И ты готов к последствиям?
– У меня нет выбора…
– Ну что ж, – усмехается Гуаньинь, – может, ты и прав, желая распечатать ее. Я тоже хорошо помню те события, и их нельзя называть правильными. С тех пор как мы, Истинные Боги, удалились на покой, вверив власть над Тремя Мирами первому из Небесных Императоров, спокойствие и справедливость растворились в Реке Забвения[20]. У нее должна быть возможность все изменить. Решить самой.
С этими словами богиня подлетает ко мне, наклоняется, и ее жемчужно-лунные волосы – волосы принцессы, перепачканные кровью, – танцуют надо мной, как кисть в руке опытного каллиграфа. Гуаньинь заглядывает мне в лицо, и я натыкаюсь на ее острый пронзительный взгляд.
– Этот мир не будет прежним, если я сниму Печать. Впрочем, ни один из Трех Миров не устоит. Но наказание падет и на тебя, девочка. Готова ли ты потом принять его?
– Потом разберемся, – одними губами произношу я. На голос уже нет сил.
– Ты смелая, – с легким восхищением отзывается богиня. – Ну что ж, тогда я освобождаю тебя.
Ее тонкая окровавленная рука ложится на мою грудь. Мне кажется, что из меня тянут жилы, – я раскрываю рот в беззвучном крике, бьюсь и корчусь. А потом вижу ее: Печать Дня и Ночи переливается радугой и загадочным мерцанием звезд. Она так красива и так опасна! Но я…
Я сейчас сильнее всех.
Протягиваю руку, сжимаю Печать, растираю ее в светящуюся пыль. И улыбаюсь довольно, чувствуя, как в меня вливается былая мощь и возвращается память, ломая лед неведения, что сковывал меня тысячу лет.
Краем глаза замечаю, как падает Фа Юнсюэ – снова просто смертная. Хоть и доказала, что настоящая Святая, приняв смерть за другого, не задумываясь. Лунный Заяц успевает заключить ее в энергетический пузырь и утаскивает куда-то – должно быть, в Лунный Дворец, вместе с Маогуем, очнувшимся и шарившим вокруг ошалелым взглядом.
Впрочем, мне до них нет дела.
Ни до кого нет.
Тысячелетие за тысячелетием я восстанавливаю ту себя, что звалась Дайюй Цзиньхуа и числилась Богиней Чудовищ. Тогда мои глаза и волосы были темнее ночи. И я ненавидела белый.
Эпизод 18
Богиня открывает глаза
– Просыпается! Просыпается! – кричал юноша, мчась со всех ног к Дворцу Утренней Свежести. – Богиня просыпается!
В Небесном Царстве начался переполох: все куда-то сновали, суетились, кричали. Лишь двое мужчин спокойно продолжали играть в вэйци на одной из террас дворца.
