Песнь феникса - Инна Андреевна Бирюкова
Итак, деревня, оказывается, имеет форму подковы. Я вздохнула и все-таки развернулась обратно на выход. Пока шла, надергала немного яблочек с палисадников. Они были какие-то мелкие и кривые, но очень сочные и в меру кислые. Однако, как известно, яблоки только раззадоривают аппетит. Вот он у меня и раззадорился. За миску каши или, на худой конец, какой-нибудь похлебки, я отдала бы все царство целиком, приложив к нему в нагрузку с десяток принцесс вместо одной. К сожалению, такими ресурсами я не располагала. Пришлось, стиснув зубы, тащиться туда, откуда пришла, уповая на то, что тын со всех сторон такой низкий и покосившийся.
Каюсь, я уже привыкла выезжать на каких-то остатках отмеренного мне Богами везения, но тут оно, видимо, исчерпалось окончательно. Прямо посреди дороги уныло шатался… козел. Здоровенный такой козлище с длиннющими рогами и обрывком веревки на мощной шее. Чего ему в такую рань не спится, спросить я не успела – козел при виде меня остановился, угрожающе наклонив голову. Взгляд его, скажем так, не слишком умных глаз не предвещал ничего хорошего. Признаться, из всего домашнего скота не боюсь я только лошадей. Хотя их и скотом-то называть совестно. Это я к тому, что выяснять, насколько этот рогатый скиталец человеколюбив, я не стала, а, резво развернувшись на сто восемьдесят градусов, припустила в обратную сторону. Сзади раздавался глухой перестук копытцев, становясь все ближе, и не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что встреча его рогов и моей филейной части неминуемо близка. Времени на раздумывание не осталось, и я белкой взлетела на старую яблоню в чьем-то палисаде. Козел не отставал. С разгона он боднул-таки толстенный ствол так, что дерево затряслось. Я вместе с ним. Несколько яблочек чувствительно шмякнулись мне на макушку. Козлу тоже досталось.
– Ах ты, злыдень бодливый! – я погрозила хулигану пальцем и профилактически запустила в крепкий лоб еще пару яблочек. Больше снарядов в зоне видимости не наблюдалось, а жаль. Я бы с удовольствием отвела душу, обкидав агрессора от кончика носа до кончика хвоста.
Козел обиделся, встал на задние ноги, упершись передними копытами в дерево, и, задрав морду вверх, возмущенно заблеял. Вспылив, я кинула в него мокрым ботинком. На этот раз не попала, зато неожиданно для себя обнаружила, насколько высоко со страху забралась и, пикнув, обхватила шершавую ветку обеими руками, как родную. Мама дорогая, это кто ж меня теперь отсюда снимет? Растрепавшаяся косынка соскользнула с волос и медленно спланировала рогатой морде под ноги, то есть, под копыта. Если бы я смогла оторвать от дерева хоть одну руку – поймала бы без особого труда, но… Ладно, что есть – то есть, чего уж теперь… Козел, не будь дурак, меланхолично мой головной убор начал жевать. Я закрыла глаза, не в силах наблюдать бесславную кончину личной собственности, коей у меня сейчас и так не слишком много, и несколько раз легонько стукнулась лбом о ствол. Когда от косынки остался невразумительный обслюнявленно-изжеванный лоскут, а вредитель снова поднял на меня глаза с горизонтальными зрачками, явно намекая на добавку, я как раз тоскливо наблюдала за восходом солнца и слушала, как голосят петухи. Время, отведенное на диверсию, было упущено окончательно и бесповоротно. С трудом сдерживая вполне оправданное желание голыми руками придушить этого козла с большой буквы «К», я взмолилась:
– Ну уйди ты, вражья морда, добром прошу!
Козел помотал коротеньким хвостиком, будто предлагая попробовать убедить его по-плохому. А то мои потуги по-хорошему наладить диалог его как-то не впечатляют.
– Ладно, но запомни – ты сам напросился, – грозно предупредила я и заголосила такой дурниной, что тут же со всех сторон из распахнувшихся окон повысовывался перепуганный люд. Загомонили бабы, зашикали на них мужики.
Чего уж я ждала – не знаю. Наверное, того, что сердобольный народ по-быстрому призовет эту скотину к порядку и принесет мне лестницу. Ага. Сейчас.
– Глянь-кось, да это ж Борька, козел Ефимовский ведьму перехожую вона куды загнал!
– Да с чегой-то ты взяла, что енто ведьма?
– А волосья-то, волосья! Поглянь, так и посверкивают краснотой неприличной на ясном солнышке. Ведьма она и есть!
– Как так ведьма?
– Взаправдашняя?
– Маменька, а можно и мне на колдунку премерзопакостную одним глазочком глянуть?
– Нишкни, мелкота. И вы, бабы, кончай голосить. А не то, как осерчает злодейка, да всех нас разом и позаколдует!
– Та не-е-е, – разбавив общий гвалт, прорезался старческий мужской голос. – Кабы в силе была, Ефимкиного гада первым в червя дождевого обернула.
– Чогось так уж сразу и в червя?
– Ну так, а в кого ж?
– Та хоть в мыша!
– А пошто в мыша?
– Ну тады в ворону.
– А на что ж ей ворона?
– Знамо, на что – людей честных карканьем стращать.
– Ну это да, это можно.
– Суседушки, а только чего ж енто она на Прохоровой яблоньке сидит, как пришитая и вопит голосом жутким, аки баба в родах?
– Дык кто ж ее, поганку колдовскую, разбереть!
– Так может и впрям рожает?
– Как рожает? Кого? Бабоньки, так может подсобить девке молодой, неразумной?!
– Цыц, дуры. Кто ж на дереве рожать будет!
– Знамо кто – ведьма.
– Так она ж ведьма и есть!
– А кого рожает?! Мне ж из окошка своего и не видать, подскажите, кто глазастый!
Я покраснела, наверное, до корней волос и, едва найдя в себе силы для поднятия и водружения на место отвисшей челюсти, рявкнула:
– Эй, мужики! Чей козел?!
Гвалт стих в мгновение ока. Половина ставней разом захлопнулась.
– Фимки Просмушного, – писклявым, видимо со страху, фальцетом сообщил голос. Чей и откуда – не слишком понятно, потому что те, что не закрыли окна, залегли на дно и теперь изредка, то тут, то там выглядывали настороженные бледные лица, окидывали меня бдительным взглядом и тут же исчезали вновь.
– И где этот Фимка?
– Так в город же вчерась уехал за козой.
– За чем?! – я чуть с облюбованной ветки не свалилась и на всякий случай перехватилась поудобней. – Он хочет, чтобы он… оно еще и размножалось?!
– Ой, и не говори, девонька! Совсем нас всех извел, ирод бодливый. Никому не дает ни житья, ни проходу! А уж ежели и козлятки с таким-от норовом понародятся – всех из деревни изживут, забодав вусмерть, и нету нам никакого спасения от ирода ентого бессовестного! – заголосила какая-то смелая (или не шибко умная) баба, но ее быстро пристукнули, и над деревней снова повисла тишина. Гробовая такая, неприятная, недобрая тишина. Все ждали. Чего – не знаю. Знаю только, что от священного ужаса при виде злокозненной ведьмы до поднятия этой самой ведьмы на вилы у этих молодцов – один шаг.
– А что, его никто убрать не может? – уныло вопросила я, начиная понимать, почему путники так не любят ночевать на деревьях. За каких-то полчаса тело затекло так основательно, что ныли, кажется, все мышцы разом.
– Нет! – раздалось хором.
– Погодите, ну ладно до меня вам дела особого нет – это хоть понятно. Но вы же и сами не сможете весь день во дворах отсиживаться! Колодец аккурат посреди улицы – как вы без воды?!
– Э-э-э, так Борька-гад теперича нас-то и не тронет, тебя станет сторожить. Покуда не свалишься, аки груша
