Книжный мотылек. Гордость (СИ) - Смайлер Ольга "Улыбающаяся"

Глава 14

— Виконтесса Сен-Мар и достопочтенный Рауль Файн представляют достопочтенную Амелию Дюбо. — Я с трудом подавила нервный смешок, услышав про «достопочтенную Амелию» — при заказе карточки у нас с тетушкой возникли серьезные разногласия. Она настаивала, что «Амели — это краткий, куцый и неприличный вариант», я отбивалась, пока на свет был извлечен тот самый кружевной платочек. Но глупое звучание собственного имени помогло мне справиться с волнением — голова сделалась пустой и легкой, а тело словно само собой, выполняло заученные до автоматизма движения.

Пройти к подиуму, присесть в придворном реверансе перед императором, склониться вперед, на несколько мгновений остаться в этом, крайне неудобном, положении, осторожно распрямится и встать на ноги. Сделать два шага в сторону, не наступив на шлейф и не запнувшись, и повторить маневр уже перед императрицей.

— Дюбо? — Его Величество Георг изволили заинтересоваться, и даже поменять свою расслабленную позу на чуть более официальную. — Погодите-погодите, эта фамилия кажется мне знакомой…

Его Высочество наследный принц Генрих чуть склонился к своему отцу и негромко прокомментировал

— Эту фамилию носил «Неистовый Огюст».

— Вот как? — Его Величество полуобернулся на сына, потом развернулся ко мне и окинул меня уже куда более внимательным и заинтересованным взглядом. Следом осмотру подверглись и мои сопровождающие. — Виконтесса, как я понимаю, Огюст был вашим пасынком? Большая утрата для гоночного спорта.

— Да, Ваше Величество, — голос тетушки дрогнул на середине фразы. Судя по шуршанию платья, она присела в реверансе. — Отрадно слышать, что о нем еще помнят.

— Неистовый Огюст был кумиром наследного принца, — император позволил себе легкую полуулыбку, которая, впрочем, быстро исчезла. — Его гибель на трассе стала для Его Высочества огромной трагедией.

Император перевел взгляд на моего второго спутника.

— Мистер Файн, отрадно видеть вас в качестве сопровождающего.

— Ваше Величество слишком добры ко мне, — ответил Рауль, и я, хоть и стояла к нему спиной, в красках представила, как он досадливо и раздраженно дергает плечом, почти незаметно для стороннего наблюдателя, не слишком хорошо его знающего.

На этом Его Величество потерял к нашей компании интерес, и стал снова устраиваться в кресле поудобней. Юный паж, метнувшись тенью, подал мне шлейф, подтверждая мою догадку, что отведенное нам время закончилось, и я начала операцию по отходу. Осторожно пятясь я с тоской думала, что надо, надо было репетировать движение в группе, чтобы я не волновалась, что наступлю Раулю на ноги. Однако, все прошло хорошо, и мы добрались до противоположной галереи без особых проблем — ну, если не считать проблемой невозможность повернуться к императорской семье чем-нибудь кроме лица.

Тетушка тут же открыла веер, движения у нее были непривычно рваными и не слишком красивыми, и я с удивлением поняла, что тетя Гасси сильно взволнована.

— Его Величество весьма разговорчив сегодня, — заметила тетушка, обращаясь к Раулю.

Рауль ничего не ответил, лишь отвесил тетушке легкий полупоклон — мне вообще показалось, что от монаршьего внимания у него испортилось настроение.

— Мистер Файн, — решила поддразнить его я, — Его Величество знает вас в лицо? И вы молчали?

— Это давняя история, — отрезал Рауль, то ли не заметив иронии в моем голосе, то ли решив её проигнорировать. — Мне не хотелось бы вспоминать о ней.

Я вздохнула, и в который раз пожалела, что предпочла вееру цветы — крутить в руках букет было бы дурным тоном, а стукнуть букетом этого несносного буку Рауля — слишком жестоко по отношению к цветам, которые ни в чем не виноваты.

А дальше мы снова ждали, теперь уже окончания Малого приема, и я, с трудом сдерживаясь от желания переступить с ноги на ногу, отчаянно жалела красавчиков-уланов, стоящих на вытяжку, и, кажется, даже не моргающих при этом. Но все когда-нибудь кончается, закончилось и наше ожидание: церемониймейстеры снова принялись постукивать жезлами, призывая к тишине. Императорская семья с сопровождающими покинула зал для аудиенций первой, следом промаршировал почетный караул. Наконец и мы смогли выбраться из зала, в котором, не смотря на все современное оборудование, стало ощутимо душно. В коридорах было настоящее столпотворение — настоявшись во время приема все старались пройтись, разминая уставшие ноги. И дамы и кавалеры торопились «припудрить носик», отчего у дверей соответствующих комнат выстраивались настоящие очереди, которые я раньше видела только в исторических гала-фильмах. Несколько церемониймейстеров пытались придать этому хаосу подобие порядка, собирая вокруг себя людские водовороты.

Когда, избавившись от шлейфа, я выбралась в коридор, то даже слегка запаниковала — никогда раньше я не оказывалась одна, в незнакомом месте, полном не слишком дружелюбно настроенных людей, без бука или телефона. Но тут из людского водоворота, ловко лавируя в толпе, появился Рауль и предложил мне руку, а потом, так же ловко, подхватил тетушку Гасси, и вывел нас к одному из церемониймейстеров. Тут нам пришлось разделиться — тетушку препоручили заботам одного из камер-юнкеров с пробивающимися усиками, которыми он, должно быть, весьма гордился. Нас же с Раулем отправили в соседний зал, где собирали всех представленных сегодня девиц — по традиции, бал открывался выходом дебютанток. Я покосилась на Рауля, но на его лице снова было отстраненное вежливо-прохладное выражение, не позволяющее рассмотреть его настоящие чувства и эмоции.

Неожиданно мой сопровождающий чуть заметно поморщился, как будто от зубной боли, и я, скользнув глазами, очень быстро нашла причину. В кругу из нескольких весьма бодрых представителей старшего поколения стояла Анжелика Фейрфакс, и, хоть одна рука её покоилась на рукаве баронета, её мужа, смотрела она при этом в нашу сторону. Вернее, на Рауля, потому что отнести на свой счет и призывный взгляд, и томное трепетание ресниц, и приоткрытые пухлые губы, и тонкую кисть другой руки, прижатую к по-придворному вызывающему декольте, я никак не могла. Увы, приходилось признать — низкий вырез придворного платья, утвержденный еще женой первого мейденвельского императора, на Лике с её выдающимися достоинствами смотрелся гораздо эффектней, чем на мне.

Исторический анекдот гласил, что первая императрица обладала роскошным бюстом, которым, по праву, гордилась, поэтому у глубокого придворного декольте было целых два назначения. Во-первых и в самых главных — оно было призвано продемонстрировать красоту императрицы, и наглядно показать претенденткам на внимание августейшего супруга всю тщетность их помыслов. А во-вторых — императрица недремлющим, ревнивым оком оценивала всех дебютанток, чтобы лично устроить хорошую партию и скорую свадьбу для тех из них, кто, по её мнению, мог бы увлечь императора. Думаю, что в эпоху Блистательной Жозефины баронет Нортвуд был бы срочно назначен на какую-нибудь непыльную должность на дальнем краю империи, а Лике, как верной жене, пришлось бы последовать за ним. К моему стыду я почти пожалела, что те времена остались в прошлом, и мою совесть не облегчал даже злобный взгляд, которым меня удостоила бывшая одногруппница, удостоверившаяся в бесплодности собственных усилий — Рауль просто не обращал на нее никакого внимания. И весь остаток пути до нужного нам Камерного Зала я буквально лопатками чувствовала Ликин злой взгляд.

В Камерный зал мы пришли одними из самых последних, и я, в очередной раз на Мейденвеле поняла, что значит «разбежались глаза». Зал пестрел мундирами всех мастей, переливался многоцветьем шитья, эполет и аксельбантов, покачивался перьями. Я внимательно огляделась по сторонам, и поняла, что не ошиблась — в зале не было ни одного мужчины, одетого во фрак.

— В чем дело, мисс Дюбо? — Рауль наклонился к моему уху, и его дыхание смешно защекотало мою щеку. — Вы что-то потеряли или кого-то ищете?

— Фраки! — Я была настолько озадачена, что чуть ослабила контроль за тем, что говорю. — Тут только мундиры, ни одного мужчины во фраке!