Улица Венеалме (СИ) - Иолич Ася

– Мне сказали, леонэ и мента – хорошее средство от похмелья, – задумчиво сказала Аяна. – Я хочу как-нибудь съездить в хранилище книг и всё же выписать себе некоторые сведения о травах, которые тут у вас есть.

– Я хотел спросить. Это о травах.

– Да?

– К Соле приходили девушки и женщины. Ну, ты знаешь...

Аяна повернулась и прямо посмотрела ему в глаза.

– Да. Это произвело на тебя неизгладимое впечатление.

– Я уже попросил прощения за те слова.

– Я простила тебя, но память подсовывает мне их. Это ещё не скрылось за поворотом реки. Обними меня очень крепко, тогда они уплывут быстрее.

Конда сидел, сжав её, и Аяна наконец вздохнула и поцеловала его в висок, потом взъерошила ему волосы.

– Ты с таким удовольствием уничтожаешь мою причёску, – сказал он с улыбкой, поймав её руку и целуя ладонь.

– Главное, не настроение. Моё уже немножко подпорчено, так что можешь задавать свой вопрос.

– Сола как-то сказала, что у вас дети – это главная ценность. Что у вас нет сирот и ненужных детей.

– Так и есть.

– Да. Но почему тогда они приходили к ней за травами? Ведь у вас всё действительно совсем иначе!

Аяна погрызла нижнюю губу, потом вздохнула.

– Ты знаешь, у нас союз – это то, к чему должны прийти оба. Согласие девушки имеет такое же значение, как и согласие парня. Когда Гелиэр выдавали замуж, Мират подошёл к её отцу и спросил, отдаст ли он её, но вот саму Гели... Так. Стамэ. Шторм надвигается. Обними ещё крепче. В общем, иногда у всех случается примерно то же, что...

– Прости.

– Дети – это ценность, но это и ответственность, про которую тут у вас многие так надрывно, очень по-арнайски, говорят. Это... Это то самое дивное чудо рождения, а перед ним – ещё и мучительные месяцы, когда тебя раздражает даже дыхание кота, спящего на подоконнике, как это было у мамы, когда она носила Вайда, и ты не можешь есть ничего, кроме, например, варёной тыквы. Нет, у меня такого не было, но я наслышана. Бывает, что тело ещё не восстановилось после предыдущих родов, или они были тяжёлыми. Или пара пока не решила, будет ли заключать союз, или девушка вообще не готова пока к детям... Да мало ли причин. Раньше я не думала об этом, но после рождения Кимата пришло понимание.

– Ты сама одобряешь такое?

– Я? Нет. Я не могу одобрять это, особенно после того, как сама родила, но и осуждать не могу. Но никто ведь не пьёт трав, когда носит дитя. Их пьют, если случилось вот такое... Как предосторожность, понимаешь? У женщины есть пара дней, чтобы хорошо подумать.

– У женщины?

Аяна посмотрела на него с недоумением.

– А кто, по твоему, должен это решать, если не та, которой предстоит это... Чудо рождения?

Конда откинулся на спинку сиденья, вцепляясь в волосы.

– То, что ты сейчас говоришь, разумно. Это разумно, это резонно, и я это понимаю. Но внутри у меня всё восстаёт сейчас, когда я думаю о Кимате... и о том, что наговорил, тоже. Айи, пообещай мне, пожалуйста, что не будешь принимать таких решений без меня, хорошо?

– У вас этими вопросами ведают мужчины? – спросила Аяна, рассматривая ноготь, который умолял о пощаде всем своим видом. – А. Точно. Я помню. До замужества женщина – имущество семьи, а потом – мужа. Никто не спрашивает имущество о каком-то там его мнении.

– Ты знаешь, что я не разделяю этот взгляд. Но тут это против заветов совести. И у нас нет таких трав.Во всяком случае, о них не известно широко.

– Такие травы есть везде, Конда. Тенекта растёт и на ваших лугах, я сама её видела. В малом количестве она вызывает послабление живота, а в сочетании с другими травами как раз принимается в таких вот случаях. Сальвия тоже входит в этот сбор, вместе с минрэ, которая помогает, если у женщины слишком много молока, и ещё несколькими подобными, которых у вас я не встречала, но наверняка есть похожие.

– Подожди меня, я сейчас приду.

Он выскочил из двуколки, колыхнув оборки жёлтой занавески. Аяна сидела, еле сдерживаясь, чтобы не начать обгрызать жертвенный ноготь. После знакомства с точкой зрения Раталла эта беседа угнетала её.

– Вот. – Конда протянул пухлый пакетик, в котором гремели леденцы. – Хочешь попробовать?

– Нет. Не хочется. Конда, получается, тут у вас у женщин нет права на ошибку. Если, допустим, девушка шагнула, зажмурившись, в объятия любимого, а он по незнанию был неосторожен, что меня не удивляет, учитывая, как всё это тут у вас скрывается, то она не имеет права решать, как ей быть в таком случае?

– Мужчина должен нести полную ответственность. Айи, если вдруг...

– Я не о тебе и не обо мне. Я сказала, что не готова, но я обещаю тебе, что не приму решение без тебя, несмотря на то, что ты ещё женат. Передо мной даже не стоит вопрос такого решения. Я не о тебе. В тебе я не сомневаюсь.

– И на том спасибо.

– Не зли меня едкими словами. Мне больно от всего этого. Знаешь, как Раталл называл меня? Грязная испорченная подстилка с безродным приплодом. Не надо так смотреть, я уже метнула в него нож за эти слова, которые до сих пор звенят у меня в ушах. У вас эти травы неизвестны, получается, женщина полностью зависит от того, возьмёт ли мужчина на себя ответственность? А если она вообще не понимает, что произошло, что меня тоже не удивит теперь... Куда ей деваться, если он вдруг, как ты, пропадёт на много месяцев, уйдёт в море, чтобы заработать денег на брак, заболеет и умрёт, не успев оформить бумаги? Иллира...

Аяна зажмурилась, вспомнив липкий ужас и страх смерти, комок в горле и невозможность вдохнуть. Иллира говорила, что постоянно испытывала это, пока носила Верделла. Что это за мир, в котором женщина должна вот так жить?

– Получается, у неё нет выбора? Вообще? Она как кресло в одном из домов, на которое юный кир пролил варенье, а потом сказал, что это не он. Пятно было уже не отмыть, и кресло скинули в подвал, чтобы, может быть, однажды перетянуть обивку. Но женщины – не мебель! Даже если у вас это считается ошибкой, все совершают ошибки! А если это против её воли? Не удивлюсь, если про женщину скажут – сама виновата, не надо было поощрять! Сидела бы в комнате, ничего бы не случилось!

– Мужчину тоже осуждают.

– Да ладно? Да неужели?

– Да. Ты тоже теперь говоришь едко. Говорят, за это мужчина несёт ответ после смерти. Этот грех не отмыть ничем.

– После смерти? А ничего, что женщина всю свою жизнь при этом отвечает за их общую ошибку, выслушивая, как её хают и хулят, в глаза называя подстилкой? Я не совершала ошибок, но меня назвали грязной! Родить без бумаг – грех, выбирать свою судьбу, приняв травы – грех! Да у вас что ни сделай, так или иначе замараешься, да ещё и виноватой останешься!

Конда взял её за плечи и прижал к себе, гладя по волосам. Аяна сидела сперва напряжённо, потом уткнулась в его рубашку и заплакала.

– Я знала, куда еду. Знала. Но почему же так душно, Конда? Ты как свежий ветерок в этом странном саду, где всё не на своих местах и всё перепутано и незнакомо!

– Ну, что-то знакомое у тебя будет. Арчелл привёз каприфоль. Нашёл её в лавке на окраине района севас. Айи, я не знаю, как сказать тебе об этом, но мне нужно будет уехать ненадолго.

Аяна закрыла глаза, проваливаясь во тьму отчаяния.

– Ненадолго – это на сколько?

– Дней на десять. Мне нужно в Дарнет.

– Я даже не знаю, где это.

– На севере. Это по делам Пулата. Видишь?

Он поднял руку, и Аяна узнала перстень, который он снял ещё в долине. Круглая тёмная печатка была вытерта по бокам и отражала этой каёмкой желтые занавески.

– Это и по нашим делам. Я совмещаю, – улыбнулся он. – У нас уже почти восемь сотен. Возможно, соберём быстрее, чем за год.

– Я бы обрадовалась этой новости, если бы не предыдущая. Я помню. – Аяна с тоской нежно прижала пальцы к его губам. – Ты говорил, что будешь отлучаться. Я буду сидеть тихо и не порочить честное имя дома Пай, обещаю тебе.

– Я могу поговорить с Миратом, и если вдруг тебе станет там невыносимо, ты сможешь уйти в любой момент. Там достаточно народу, чтобы твоей кире не было одиноко. Я помню, что ты говорила, но мало ли...