ЛВ 3 (СИ) - Звездная Елена

— Время требуется, Веся. Время. Тебе поразмыслить, ему чувства доказать.

С сомнением я на друга верного поглядела. Нормальный леший сказать должон был так «Маги это погань человеческая, а ты ведунья лесная, не по пути тебе с ними, гони любовь прочь, а мага вообще метлой поганой». Но леший не зря другом был, а не только соратником. И сказал то, что думает, а не то, что должен.

— Спасибо, лешенька, — поблагодарила искренне.

— Не за что, Веся. Я сам больше жизни любил, и пусть эта любовь изломала меня, искалечила, а так тебе скажу — ни одного денечка, ни одного мгновения той любви никому бы не отдал. А ты?

А я Тиромира вспомнила, глаза его ясные, слова его нежные, объятия крепкие и…

— А я, лешинька, при мысли о том, как Тиромира любила, сгореть со стыда хочу. Ненавижу себя за это. За взгляд слепой влюбленный, что ничего кроме мага этого и не видел то, за доверие полное, что было предано, да за то, что ему всю себя отдавала без оглядки, без жалости к самой себе, за… И вспоминать не хочется.

И тут пошатнулась я, покидали меня силы, да покидали скоротечно.

— Ты прав, нужно время, — решила я.

— И поесть и спать, — за меня дорешал леший.

И пошли мы дальше, по тропе заповедной, лешинька ровно шел, как и всегда, я пошатываясь, как забулдыга-пьяница какая, вот так шатаясь и шагнула на двор, перед избенкой своей. Да как шагнула, так и обомлела.

Здесь спали все! И волкодлаки, раскинувшись, да похрапывая — но для них то привычно, они и после пьянки так спят. Но вот вампиры спали тут же, на боку, иные палец посасывая, кто-то что-то бормоча во сне, кто нежно прижимая к себе анчутку, как игрушку мягкую да самую любимую, и не возражали анчутки-то, потому как сами спали без задних ног… в смысле хвостов. Вповалку несмотря на солнце поднимающееся, лежали и моровики, и бадзуллы, и даже ауки уже не аукали, а спали кто где. И главное — никакого духа хмельного, а значит не было тут по ночи пира, не пировал никто, не с перепою это.

— Загонял всех аспид, вот и умаялись, — сообщил мне леший.

Между спавших от усталости смертельной, сновали русалки, вещи выстиранные моим воинам разнося, да в основном укрывая жалостливо, заботливо. Кикиморы шатер из лоскутов да высушенной тины болотной растягивали, чтобы значиться солнце не палило, воинов не будило. И даже Савран, показавшийся вдали, лошадям копыта тряпками обмотал, чтобы не шумели, чтобы сну не мешать.

Мне купец обрадовался, поклонился почтительно, поприветствовал шепотом, да к погребу направил повозку свою. Русалки все споро разгрузили, и Савран на вторую ходку пошел, а я аккуратно к избе, да все равно шаталась, от того и русалки на меня косились, и кикиморы, и домовой укоризненно головой покачал, а вот кот Ученый высунувшись из ближайшего дерева глубокомысленно заключил:

— Главное, что жива, а так оклемается, не сумневайтесь.

Я-то не сомневалась, а вот остальные явно в сомнениях пребывали, но мне слова никто не сказал.

Ближе к избе подошла, да и замерла — на избенке моей, во всю стену, была карта Гиблого яра нарисована. Да не простая, а живая. И отмечено было — черный, это нежить, зеленый — моя родимая нечисть, красным — опасные зоны. И этих красных зон во всем Гиблом яру всего три осталось. А нежити — и того меньше, два клина, что гнали судя по всему аккурат в лапы магам. А сам Гиблый яр был по большей части уже освобожден. Практически освобожден!

— Глазам своим не верю, — прошептала я.

— В избу иди, — посоветовал леший. — Али в баньку сначала?

Хотелось в баньку, и помыться, я ж опосля отдавания сил своих и в земле была, и в траве и в целом не в лучшем виде, но там гипс.

Подплыла одна из русалок, на меня поглядела жалостливо, и сказала:

— Помоем, и волосы уложим, и позаботимся.

Так меня у лешеньки и забрали. И помыли, пусть и в воде холодной, не умели русалки ее нагревать, зато волосы и расчесали, и вымыли и снова расчесали, и переодели и спать в избе уложили. Одного не тронули — повязок на запястьях, что скрывали последствия ритуала страшного… Надеюсь никогда не придется делать такого же для Леси, ибо я же второго раза не переживу.

— Веська, — кот Ученый появился как и всегда — непрошенным, — чем помочь-то?

— Будь добр, ритуал призвания клюки, — прошептала я, подушку обнимая, — в учебниках погляди, надобно мне знать, может ли он ослабить лешего, если сам леший к ритуалу привлечен не был.

И на этом провалилась я в сон. И сон, на этот раз, по счастью, такой нужный мне сон лесной ведуньи.

***

Мой лес Заповедный жил. Яркий, полный суеты, света, силы, энергии. Наводила порядок на болотах своих Рудина, да помогали ей в том ребятишки что русалы, что болотники, что детки Ульяны. И вот за то, что магии учиться взялась детей Саврана, с Рудиной поговорить придется. Славные детки, и от деда неведомого сила у них тоже славная — там, где болотники да русалята еще шептали над пожухлыми кустами морошки свежепосаженной, малышка Луняша уже ягодки рвала, да спелые, с куста, что от ее магии крепким стал, коренастым, и плодоносить обещал долгие годы. А я, стоя тенью призрачной над ней, вот о чем думала — сила магов получается в Заповедном лесу возрастает немерянно. О чем думала Рудина я не ведаю, стояла болотница задумчиво, косу длинную зеленую с белыми прядями в задумчивости же поглаживала, и с девочки глаз не сводила. А Луняшка между тем ягодки все собрав в лукошко, подхватила его и бросилась угощать всех ребятишек, кто тут был. Добрая растет девочка, очень добрая…Слишком добрая, по мнению Рудины. Не стала старейшина общины болотников ее останавливать, но смотрела мрачно, недовольно. Потому как похватали дети ягодок сладких, едят, веселятся, а морошка то кисловатой быть должна, не дозрела она еще, ягоды не ярко-оранжевые, а красные покамест.

Подбежала Луняшка к Рудине, лукошко почти пустое ей протянула. Болотница, пристально глядя на девочку, ягодку одну взяла, в рот поставила, пожевала медленно, да и сказала:

— Луняша, не морошка у тебя вышла, а малина. Идем, милая, покажу что такое морошка.

Никола, сын Саврана старшой, тут же на свой куст поглядел — он у него больше чем у Луняши вышел, и ягодами был усыпан весь… и судя по цвету это тоже была малина. И что же это деется?

«Это деется что-то неправильное, — послал мне мысленные соображения леший, — да только сила детей Саврана день ото дня растет. Видать, от того, что это лес Заповедный».

«Выходит, что так, — согласилась я».

«У мага твоего сила тоже росла, — вдруг вспомнил лешенька. — Скачками, волнами, но росла. Вспомни, как избенку твою развалил».

Вспомнила, да и улыбнулась невольно.

А лешеньке так ответила:

«Возможно от того магов на территории лесов Заповедных пущать не полагается?».

«Возможно, — согласился леший. — В Гиблый яр пойдешь?»

Хотела сказать «да», а только… вспомнила страх-тревогу Агнехранушки, вспомнила, да и сказала:

«Нет».

«Это правильно, восстановиться нужно».

«Нужно», — согласилась я.

И пошла на луга Заповедные. Стада мои росли.

Заглянула в посадки — леса мои тоже росли.

Сады проверила — и сады росли. Все, окромя яблоневого — тот до самых корней в пепел обратился, и погоревать бы о нем, да только пепел тот питанием для новых деревушек стал, тех что сейчас споро мужики сажали, споро и бережно. Постояла я, поглядела на работу добрых людей, и хоть болело сердце за сад, что сама сажала, сама растила, а жизнь продолжается. Отступила в тень леса густого и дальше инспектировать пошла.

А из головы все лешенькины слова про силу охранябушки и рост ее никак не шли. Как же я того сразу не заметила? От того что архимаг мою силу тянул невольно, да зато основательно, или от того, что слишком мало времени в лесу моем провел, чтобы я рост силы его подметила? И не жалко мне было сил для Агнехрана, совсем не жалко… о другом мысли были — то, что во яру Гиблом лешего погубило, оно ведь тоже почитай что в лесу Зповедном обретается. И пока погибал яр, пока сил в нем не было, то одно дело было, а сейчас яр растет, обновляется, оживает… а значит и силы в нем становится все больше!