Татия Суботина - Ради тебя 1. Если бы не ты
Умно спланированная игра.
Растянув складку кожи, я вогнала иглу на три четверти, Вербицкий вздрогнул. Медленно надавливая на поршень, маленькими порциями впустила лекарство. Старик напружинился, сжал кулаки.
– Еще чуть-чуть, Альберт. Сейчас станет легче.
Лекарство, которое мы ему вводили для облегчения болезненных спазмов, при реакции с кровью вызывало жжение. Получалось, что мы растягивали муку Альберта, заменяя большую боль меньшей. Но другого выхода не было.
– Вот и все.
– Спасибо, – прохрипел старик, переворачиваясь на спину.
Он раскинул худые ноги в стороны, совершенно не стесняясь наготы. Дыхание Вербицкого сделалось шумным, прерывистым, на лбу выступили крупные бусины пота. Я спешила справиться со всеми обязанностями и поскорей избавиться от Альберта. Его присутствие душило.
Вооружившись корнцангом, я пережала тонкую пластиковую трубочку. Желтая жидкость застыла. Пару минут ушло на то, чтобы вылить содержимое судна в туалет и продезинфицировать пластиковую поверхность. Вскоре я сняла корнцанг с мочевого катетера, спустив кончик трубочки обратно в судно.
Осталось всего ничего. Обработать язвы Вербицкого антисептиком и смогу покинуть эту ужасную палату.
– Лили, а ты меня когда-нибудь любила? – произнес Альберт, пристально разглядывая меня, когда я проводила салфеткой по его предплечьям.
От этого внимательного взгляда и осознания, что Вербицкий на самом деле слеп –меня прошиб липкий пот.
Я покосилась на него. Могла Лилия любить этого мужчину? Того, кто своим богатством и жадностью задавил полгорода, того, кто всегда ставил свои интересы превыше других. Могла Лилия любить собственного убийцу?
Я покачала головой.
Вербицкий скривился. Он видел?
– Альберт Эдуардович, – пробормотала я, – вы притворялись?
Старик упрямо поджал тонкие губы, со вздохом отвел мои пальцы от тела.
– Я до сих пор помню, какую колыбельную ты пела Ванечке.
Альберт уперся взглядом в потолок, его губы растянулись в мечтательной улыбке. Я прочла в этом взгляде тугую смесь боли и сожаления. Сама не знаю почему, но именно в тот момент во мне всколыхнулась забытое ощущение. Жалость?
– Каждый вечер, когда Ванечка боялся засыпать, ты садилась рядом, включала маленький светильник. Забавный такой, помнишь? И пела… О Боже, Лилия, как ты пела! – глаза Альберта наполнились слезами. – Я до сих пор слышу твой голос…
Дрожь из его тело цеплялась за салфетку, просачивалась сквозь резиновые перчатки и била меня едва ощутимыми толчками в грудь. Сцепив зубы, я обрабатывала язвы легкими круговыми движениями. Какого черта он завел этот разговор? Жалость уступила место привычной злости. Да как он смеет играть на человеческих чувствах?!
Убийца собственной жены и сына!
Когда Вербицкий лег в нашу больницу на обследование, слухи по отделениям здорово опережали его. В маленьких городках нет места для секретов, даже если ты богат и количество твоей личной охраны чуть-чуть меньше, чем у губернатора. Обязательно найдется тот, кто захочет сделать тайное явным. Персонал хирургического знал подноготную старика задолго до того, как пришлось выделить ему палату. Поэтому все эти его трагические байки не вызывали во мне ничего, кроме раздражения.
Странно жалеть банкира, который с легкостью мог улететь на лечение в любую точку мира, но почему-то остался гнить в местной городской клинике. Еще более странно жалеть человека, который убил свою семью, возомнив себя властелином жизни и смерти. И как я не старалась, но была не способна на такую странность.
– Потом ты выходила на балкон и долго вглядывалась в небо. Мне даже казалось, что ты видишь там что-то особенное. То, что не подвластно мне. А потом…
– А потом ты убил ее и сына, – не выдержала я.
Напускной трагизм его истории жег меня изнутри. Отвращение скользнула за шиворот. Я дернулась и развернулась. Остервенело собрала салфетки, мусор после процедур в пакет. Альберт потянулся и схватил меня за руку. Его прикосновение обожгло льдом. Сейчас по силе оно не напоминало прикосновение умирающего человека.
Я вскинула голову. Водянистые глаза Вербицкого потемнели, мелкие морщины вгрызлись в лицо так, что напомнили мне короткие штрихи грубого художника.
– Пустите! – вскинулась я.
Хватка не ослабела. Что дернуло меня за язык? Ведь никогда не позволяла себе такой оплошности. Ритка говорила, что терпение мое второе имя. Знала бы Ритка, как я только что подставилась, придумала бы мне другое второе имя. Менее приличное.
– Я не убивал ее, – наконец процедил Альберт сквозь зубы.
Он притянул меня ближе и выдохнул зловонием прямо в губы.
– Не убивал. Поняла?
Я нахмурилась, но не нашла что сказать, кроме как:
– Поняла. Отпустите.
Старик медлил.
– Пожалуйста, – добавила я.
Еще несколько долгих секунд Вербицкий вглядывался в мое лицо, словно взвешивая разумность принятого решения. Когда он резко отпустил запястье, я дернулась, заваливаясь назад. Необыкновенным везением было то, что удалось устоять на ногах и не впечататься спиной об угол прикроватного шкафчика.
– Сумасшедший, – выдохнула я, потирая ноющее запястье.
– Ты долго не приходила, Лили, – произнес Альберт сухим тихим голосом. – Я скучал. А ты когда-нибудь любила меня?
Я угрюмо посмотрела на Вербицкого. Он издевается? Пытается вновь закосить под безумца? Нет, со мной такой трюк больше не пройдет.
– Ты прекрасно знаешь, что я не она! – сорвалась на крик. – Перестань выставлять меня идиоткой!
Альберт засмеялся.
– Ты не понимаешь, – бросил он, когда смех перестал сотрясать худое тело, а дыхание вновь сделалось ровным и спокойным. – Ты, правда, не понимаешь.
Вербицкий покачал головой и затих.
Мне показалось, что его грудь перестала вздыматься под одеялом. Альберт застыл, с немым укором вглядываясь в белизну потолка. Он умер?
Сотни раз встречаясь со смертью в больнице, я не могла свыкнуться с единственным фактом. Неожиданность. Обрыв на полуслове, полувздохе, полуминуте.
Не моргая, я продолжала вглядываться в застывшее тело старика. Цвета померкли, звуки покрылись молчанием, внимание сфокусировалось на одной единственной детали. Трупное пятно, что быстро расплывалось от линии губ к шее. Скорость с которой кожа приобретала синий оттенок, пугала. Вскоре вокруг шеи расцвели гниющие пятна, а из темноты ноздрей показались белые хвостики червей. Я зажала рот, чтобы не закричать.
Никогда еще не видела такого мгновенного разложения.
– Скажи ему, – прошептал голос.
Я вздрогнула, моргнула и оступилась. Боль в лодыжке отрезвила.