Мы сделаем это вдвоём - Салма Кальк
- Маркиз говорил, что не возьмет в жёны мага, но я не предполагал, что он посмеет зайти так далеко.
Король не спросил, откуда взялось то зелье. А сама я не сказала…
…Я очнулась в полной темноте, и совершенно не поняла, где нахожусь. Я лежала в какой-то постели, и была мало того, что укрыта, но меня ещё и обхватывала рука, весьма тяжёлая. Я ни разу в жизни не просыпалась в одной постели с мужчиной, и не сразу сообразила – что это вообще такое. А когда поняла – попыталась выбраться наружу.
Выбралась, но и его тоже разбудила.
- Женевьев? Вы в порядке? – негромко спросил он.
- Наверное… да.
Зажёгся маленький, неяркий шарик, осветил немалых размеров кровать, занавешенную со всех сторон драгоценными портьерами с бахромой и кистями. Я села было на постели, но мне на плечо легла рука.
- Что… что было, ваше величество? – спросила я с беспокойством.
Всё кончилось, и можно уходить?
Почему-то при этой мысли я испытала не облегчение, как должна была, наверное, но разочарование.
- Вы горько плакали, а потом заснули, вот что было, - тихо рассмеялся король. – И что я должен был с вами делать, прекрасная Женевьев? Нести в вашу постель?
- Разбудить? – нахмурилась я.
- А вдруг вы снова вспомнили бы что-то ужасное из вашей жизни и начали плакать? О нет, не нужно. Я хочу изгнать с вашего лица все эти горестные раздумья, и помочь думать о чём-нибудь более приятном. Понимаете, Женевьев, какое дело – всё это уже случилось, и скорее всего, необратимо. Хотя я, конечно, позову кое-кого из Академии, чтобы взглянули на вас и вынесли свой вердикт, очень уж странно всё это выглядит, и мне совершенно не по нраву, что с магом обошлись таким жестоким образом. Но, может быть, сегодня вы уже не будете больше плакать?
- Не буду. Прошу прощения, что мешаю вам спать.
- Сказать честно, Женевьев, рядом с вами непросто уснуть. Я пытался, у меня не вышло. Вы занимаете все мысли.
- И что же… вы думали обо мне, а я спала?
- Выходит, так, - усмехнулся он.
Он провёл кончиком пальца по моей щеке, потом по второй. О нет, мне не хотелось больше плакать, я теперь, наверное, долго не позволю себе так раскиснуть. Но что же, выходит, мой неприглядный вид не отвратил его от меня? Он всё ещё… хочет?
А он очень хотел, судя по тому, как обнял меня и поглаживал спину – через сорочку, но сорочка ж тонкая, что под ней спрячешь? А я всё никак не могла сообразить – мне-то что делать?
Он же мягко привлёк меня к себе, и поцеловал – наверное, обычно мужчины целуются как-то так, да? Маркиз целовал меня иногда поначалу, будто проглотить хотел. Или просто тыкался губами и шёл дальше. Этот же касался так, что было понятно – для него поцелуй – это ласка, как и объятие, как и нежные слова, которых он знал прилично, что бы там про себя не говорил.
Когда я перестала бояться, после какого по счёту поцелуя? Когда сама решилась поцеловать его в ответ, и ещё – коснуться тёплой кожи, стащить через голову сорочку, ощутить ладонью волосы?
Я не думала больше ни о маркизе, ни об отце, ни о королеве, ни о ком там ещё… потому что в тот момент ничего этого не было. Были только он – и я. И в несколько прикосновений он рассказал мне о том, что бывает меж мужчиной и женщиной, намного больше, чем тот человек, которому я была до того момента верной женой, и которому родила сына.
Или всё дело в том, что одному нужно было моё имя и связи моего отца, а второму – я сама?
Или даже ради имени и связей со мной можно было поступить иначе, не так, как поступили отец и маркиз?
Не важно, я разберусь с этим со всем после. А сейчас – буду смотреть на того человека, который внезапно вернул мне хотя бы частичку меня самой.
22. Особенности зимних развлечений
В тот день я встала поздно, уже почти в обед, и домочадцы мои меня не тревожили. Котов утром кто-то выпустил от меня и накормил, да и хорошо.
А почему я поздно встала? А потому, что накануне вечером сначала устроили посиделки допоздна, а потом я ещё читала записки маркизы Женевьев – тоже долго, очень уж хотелось узнать, как у них с королём сладилось.
Что ж, я так поняла, что в самом деле сладилось. Конечно, Женевьев с каждой страницей становилась всё более понятной, но не оставляло ощущение, что я знаю о ней далеко не всё, и она меня ещё очень удивит. И я благодарила её про себя, и всё то, что её надоумило записывать – просто потому, что иначе откуда бы могла всё это узнать? А дальше глядишь, и про другую странную книжицу тоже что-нибудь прочитаю.
Пока же у меня оставался миллион вопросов: и что, у них с королём сделался вот прямо роман, не просто какие-то официальные встречи? А что королева? А что сталось с маркизом, он же, говорили, уже умер? И с их сыном Эженом, он ведь уже взрослый? И что сталось с графом де Рьеном, отцом Женевьев, и её братьями?
Конечно, можно было заглянуть в конец, но… Когда книги читала, никогда так не делала, и тут не буду. Всё своим чередом.
А посиделки допоздна в моём большом зале стали случаться всё чаще и чаще. Мне казалось, что они нужны в первую голову местным обитателям – потому что настала зима, и нужно чем-то занимать себя долгими вечерами. А у меня собиралось некоторое местное общество, можно было поесть, выпить, послушать байки и песни. Женское население приходило с рукодельем – мол, у меня свет яркий, удобно шить, прясть да вязать. Мужчины приносили сети, нуждающиеся в починке, или ещё какую ручную работу – скажем, сосед Егор Ильич, оказывается, умел вырезать из дерева ложки, скалки, разделочные доски и фигурки. Алексей Кириллыч из Косого распадка приносил книжищу в кожаном переплёте, и чернильницу с пером, и что-то в неё писал – говорил, книгу, и добавлял, что прочитать можно будет только после его смерти, а пока – нечего. Платон Александрович хватался за
