Невольница: его добыча (СИ) - Семенова Лика

— Возвращайтесь на точки, я ее отведу.

Похоже, этот был за главного: высокий, с широченными плечами, наверняка, вальдорец или, как минимум, полукровка. На расстоянии от границы Котлована туман оказался уже не таким густым. Кое-где виднелись силуэты домов и размазанные пятна цветных фонарей.

— Не отставай, — незнакомец схватил меня за руку и поволок в сторону строений, видневшихся в мутном мареве.

Я молчала, старалась изо всех сил поспевать за широкими шагами провожатого. Шли долго, я постоянно оступалась, едва не падала, но незнакомец не обращал на это внимания.

— Бальтазар! — послышалось за спиной.

Провожатый остановился. К нему подошел невысокий коротко стриженный, как раб, парень с какой-то тряпкой в руках:

— Ни в какую, — он покачал головой. ­— Может, Мартин ошибся?

— Он редко ошибается.

— Может, ты сам? Он хорошо тебя знает.

— Бесполезно. Тебе ясно сказали, что делать. Кончайте его. Передай, что это мой приказ.

Я замерла и похолодела: Вирея сдала меня убийцам!

Я даже не сразу поняла, что Бальтазар снова схватил за руку, и поволок к высокому зданию, похожему на старый отель.  Через несколько минут муть Котлована прорезал хлесткий звук выстрела, который я отчетливо расслышала.

Я сидела на жестком стуле посреди полутемного помещения, напоминающего старую рабочую столовую, что-то похожее я видела при старой имперской соляной шахте на Норбонне. Нелепые хлипкие металлические столики на четырех ножках, пол в шахматных черно-белых плитках. Стальная исширканная стойка для раздачи, у которой терся тощий рыжий паренек. У дверей стояли еще несколько мужчин, одетых как попало. Имперцы? Полукровки? Какая теперь разница, я боялась открыто всматриваться — вдруг, не понравится. В воздухе висел плотный омерзительный приторно-горький запах, будто жгли что-то ядовитое.

Вероятно, зашел тот, кого я искала. Смуглый, невысокий, с колтуном длинных, кое-как заплетенных светлых косиц, подвязанных чем попало: от тряпья до обрезков проволоки. Норбоннец. В груди потеплело. Норбоннец — значит, свой.

— Ты искала Мартина-Добровольца?

Я кивнула и плотнее прижала к себе золото.

— Ну… Кто такая?

Мартин опустился на стул, закинул ноги в высоких грязных ботинках на пустую бочку из-под технического масла:

— Не часто нас балуют своим присутствием высокородные имперцы.

В груди похолодело. Я изо всех сил замотала головой:

— Я не…

Человек за стойкой отставил опустевший стакан:

— Это рыжая сучка де Во. Я говорил, что видел ее на флагмане.

39

Я вздрогнула и посмотрела на говорившего: многосмесовый полукровка — даже не скажешь, чьих черт в нем больше. Среднего роста, с грязно-бурой кожей и длинными, как у всех свободных, волосами. Я не видела его прежде. А он меня, значит, видел. Мир сузился до размера ореховой скорлупы, по которой вот-вот ударят молотком. Хрупкое ненадежное убежище, полное глаз и ушей.

Мартин нахмурился. Порылся в кармане, вытащил сигарету, свернутую из каких-то красных листьев, прикурил от обычной спички. Мне в лицо ударил одуряющий мерзкий дым:

— Веселенький расклад. Тебе везет в баргет, детка?

Странный вопрос. Я пожала плечами:

— Не знаю.

Мартин нагнулся ко мне, запах стал почти невыносимым:

— Я не расслышал. Знаешь, детка, туман здорово поглощает звуки. Я совсем не слышу твое мычание.

— Я не играю в баргет! — я почти выкрикнула.

— А я играю, — Мартин усмехнулся. — И кажется, сегодня мне выпал расклад с козырной дамой.

Звучало пугающе. В его устах — особенно. Я сглотнула:

— Мне сказали, что я смогу найти у тебя приют.

Мартин расхохотался, заразив хохотом остальных:

— Мы не скрываем беглых, детка. Ты же вещь. Чужая вещь. Нам не нужны проблемы с господами.

Набивает цену. Я глубоко вздохнула, проглатывая эти слова, и подняла голову — с этими людьми надо разговаривать на их языке:

— Сколько стоит твоя помощь, Мартин-Доброволец? Я плачу имперским золотом.

Лицо норбоннца вытянулось. Он долго обсасывал свою мерзкую сигарету, наконец, выдохнул:

— А ты не промах, детка. Мы хорошенько тебя потрясем. — Он вытянул губы, раздумывая: — тридцать тысяч.

— Пятнадцать.

Голубые глаза Добровольца округлились, в них блеснула азартная искра:

— Двадцать пять.

— Двадцать. Я торговала в мелочной лавке у Большой дюны. Умею считать деньги.

— Двадцать две, — он подался вперед и почти дышал мне в лицо.

Хотелось отшатнуться, но я сдержалась и решительно протянула руку:

— Договорились.

По залу прокатилась волна хохота.

Мартин с видимым удовольствием пожал руку, махнул долговязому пареньку у стойки:

— Дерик, надо спрыснуть удачную сделку.

Тот подбежал с грязной бутылкой, что-то плеснул в стальной стакан. Над столом поплыл знакомый запах кислятины — дынная брага. Доброволец отхлебнул, будто невзначай поднес мне под нос:

— Хочешь?

— Замучила ностальгия по дому?

Я решительно выхватила стакан, и, осушив, поставила на стол. Резкий спиртовый дух на время отбил вонь его курева. Как давно я мечтала это сделать, сидя взаперти. Упиться в хлам, чтобы забыть обо всем.

Доброволец расхохотался и кивнул пареньку, чтобы налил еще:

 — Значит, любимая игрушка де Во умеет кусаться?

— Я не игрушка.

— Что ж… Плати, не игрушка.

Я положила перед ним сумку, зрачки норбоннца азартно расширились.

— Здесь двадцать пять тысяч. Ты должен мне три.

Я не надеялась, что он отдаст, но Доброволец с видимым удовольствием, даже смакованием, отсчитал нужную сумму, остальные монеты отодвинул ко мне и швырнул пустую сумку:

— Вот твои три, детка. Все, как договорились. Но не думаю, что ты отдала мне последнее.

Не отводя глаз, я сгребла остатки и убрала на колени, пытаясь представить, кем мог быть Доброволец, пока не попал сюда. Рыночный щипач? Песчаный копатель? Скупщик старья? Мелкая сошка, не слишком чистая на руку. Но, может, я и ошибалась. Жизнь меняет людей. Ясно одно: надо быть с ним осторожнее.

Здесь было почти темно. Все тонуло в тенетах тумана, лишь тусклые фонари отбрасывали тщедушные пучки желтого света. На руку упало что-то живое и затрепыхалось. Я вскрикнула и инстинктивно прихлопнула тварь ладонью, вызвав всеобщий смех. Потерла рукой, стараясь стряхнуть невесомую пыльцу, прилипшую к коже. Всего лишь бабочка. Мерзкая бабочка с седыми крыльями и жирным белесым тельцем.

Доброволец осушил стакан и потянулся ко мне, положив локти на стол:

— Ладно, детка. И куда ты хочешь? Обратно на Норбонн? Ориентировочно через пять дней, если ничего не поменяется. Не будешь дурой — улетишь. — Он криво усмехнулся: — а окажешься дурой — и тут сгодишься. Дур у нас любят.

Вновь раздался смех, мужчины многозначительно переглядывались.

— Не окажусь.

Доброволец холодно хмыкнул:

— Мне бы половину твоей уверенности, детка! Дерик, отведи ее в нору. Да скажи, чтобы где попало не лазала. Мы не любим любопытных.

Рыжий верзила молча проводил меня по длинному темному коридору, заваленному мусором, свернул на ржавую лестницу с внешней стороны здания и, шагая через две ступеньки, потащился наверх. Железо опасно скрипело. Казалось, одно неверное движение — и дряхлая конструкция рухнет в туман. Прикасаться к перилам было противно: все припудрено какой-то липкой пылью и переплетено тонкими тенетами. Любое шатание лестницы поднимало в воздух облако седых бабочек, порой бивших крыльями по лицу и рукам. Омерзительные твари.

Я не поняла, на каком этаже мы остановились. Снова узкий грязный коридор с глубокими нишами дверей по обеим сторонам. Рыжий со скрипом открыл крайнюю — внутри было темно:

— Хочешь, селись здесь. Или где хочешь, — он махнул длинной рукой в глубину темного коридора,  — здесь все норы пустые. Да и разницы никакой.

Голос у него был низкий, окрепший. Совсем не вязался со щуплым телом.