Вечное - Мара Вересень
Я тоже не понимала. Что-то не так. Чего-то не хватает. Кого-то.
Женщина, похожая на мою Дару и ворон, Ворнан, как я, вечное пламя. Стихает. И начинает звучать снова.
— В системах с прерывистым временем, к а с к а д а х, поведение системы — последовательность состояний пиковой активности и покоя.
“Осто, толто…”
И две новых зеркальных грани, между которыми поет тишина протянувшаяся во времени, замкнули многогранник. Я…
— Вы в логической петле… Получается, что ваша динамическая система замкнута на себя же и в конечном итоге статична, поскольку ограничена.
Все мои отражения отпустили руку того, кто делает меня целой. Он мой якорь, он держит меня, будет держать всегда, а мне нужно дальше.
Я сама.
“Нерте…”
— Импульс и является якорем, а якорь — импульсом…
Это — зеркало. Зеркало Холин. И значит все должно быть иначе. Значит начать следует с обратного. С конца, как всегда хотела. И чтобы остаться с ними, я должна уйти.
— Любая динамическая система способна эволюционировать, и через заданный интервал времени примет конкретное состояние, зависящее от текущего…
26
О чем можно успеть подумать между двумя ударами сердца? Обо всем. Я уже так делала. Делаю всегда. У меня осталось только всегда. И все, что я могу. А могу я бесконечно много. Тянуться сквозь бездну несчетным количеством сверкающих нитей, на которых дрожат гроздья миров. И еще считать.
Система в работе.
Я физически чувствую, как разворачивается веер, потому что он построен из осколков моей сути. С каждым счетом их становится больше. С каждым счетом становится больше меня.
Мерцающие плоскости, как в визуализации на защите, бесконечно повторяющие сами себя сами в себе треугольники с алой кромкой, будто в глазури…
— Скажи, что это глазурь, — тихо попросила я.
— Это глазурь, — с готовностью отозвался Марек, не моргая и не дыша.
— Мар? — еще тише спросила я.
— Да, родная?
— А что ты делал перед тем, как я пришла?
Я шагнула на мостки. Дерево просело, в щель между досками просочилась черная грязь. По бокам, непонятно как держась в затхлой жиже с купинами колышущегося мха, торчали потемневшие от времени и сырости вешки. Между ними на невидимой нити висели бумажные фонари с тлеющими внутри огоньками: зеленоватыми, тускло-синими, желтыми…
От каждого шага под настилом гадко и лениво хлюпала темная вода, марала потеками с тиной и грязью прогибающиеся доски. По бокам расходились волны, такие же ленивые, и зыбкий ковер мха, чахлых цветов и травы подергивался, перекатывался, как брюхо огромной утробы, в которой кого-то переваривают.
Болото, топь… Багна… Я где-то слышала такое слово.
Снова плеснуло. Гнилая вода, растеклась по доскам. Я в ботинках, а ощущение, будто босиком: озноб по ногам, по всему телу. Зато от фонариков — тепло. Я протянула руку…
— Ма…
Вспыхнуло ярче, и соседние светляки, вспыхивая следом, качаясь и расшатывая вешки, зашептали, не то дразнясь, не то откликаясь на это первое «ма», разнося над топью самое главное во всех мирах слово.
— На тропинке ни души.
Поспешите, малыши, — пело из тумана, и следом вступала флейта.
Не разобрать, где заканчивается одно и начинается другое, так прекрасны они были: и флейта, и голос-струна. Я привязана за эту струну кровью и светом. Я иду.
Настил внезапно пропал, я стояла на твердом.
Плоский холм, круг из камней. Туман низом, такой плотный, что кажется, ступаешь по вате. Тот, что пел флейтой и голосом, стоял спиной. Опустил флейту, молчал и, я точно знала, улыбался. Меня начинало колотить от одной мысли о том, что он сейчас…
Повернулся.
Сначала я решила, что он эльф. Тело у дивных скроено так, что не спутаешь, будто бы чуть вытянуто вверх. А еще уши характерной формы и изумительные волосы и глаза. У этого они оказались красными, такой завораживающе красивый цвет, очень глубокий и сочный, как молодая кровь. А еще клыки. Он улыбнулся. И я онемела от красоты. Вкрадчиво хищный, будоражаще опасный, кошмарно желанный…
— Кто ты? Что за тва… творение?
Он рассмеялся, а у меня подогнулись колени от смеси ужаса и восторга — так звучал его смех.
— Таких как я называют эльфир, но илфирин мне нравится больше.
Я так и осталась сидеть, от голоса этой жутко красивой твари по телу прокатывались судороги. Я упиралась руками во влажную землю, скрытую туманом, и там, где кожи касалось белое марево, мое тело мерцало, проступали то синеватые кости некроформы, то обрисы перьев с тлеющими искрами по краю.
Становилось трудно дышать. От тумана ли, от тлеющих перьев, которыми я, как коркой покрылась изнутри и вот-вот покроюсь снаружи, или от того, что он смотрел на меня. В алых глазах плескало золотом. По краю. Ободок. Тонкий, как волосок Дары, запутавшийся между ключей-Даров, что я обронила, в оке новорожденного светлого источника. Сейчас, под взглядом илфирин, я будто снова лежу там и каменные иглы растут сквозь меня.
— Что тебе нужно?
— Расколотая душа не понимает, почему пришла? — он поднес к губам флейту, белую и тонкую кость в розоватых прожилках, и проиграл несколько тактов.
Веер, выстроенный из осколков моей сути, и продолжающий достраиваться, отозвался резонирующим… звоном. Если бы тишина могла звенеть.
…Фаза один, запуск. Первый контур. Стабильно.
Фонарики, огибающие холм, качнулись, отзываясь тоже. Туман зазолотился, и из него, колеблясь, вытянулись детские фигурки — тени из света. А за спиной прекрасного чудовища полыхнул источник с темной, режущей глаза звездой внутри, сжатой до предела. Фокус в фокусе. Я там, где и должна быть. Была, есть, буду.
Я поднялась. Сама. Сделала шаг вперед. Вокруг меня — кольцо из камней, тени из света и голос. Голос, ломающий волю. Но меня много. В каждом осколке. И их становится больше. Попробуй угадай, которое Я — то самое.
— Я звал не тебя. Вернее, не совсем тебя.
Может, он стал говорить иначе или я перестала реагировать на звуки его голоса, но колени больше не подламывались, а дрожь экстаза можно перетерпеть.
— Ты нежданно забежала на огонек к моему пробуждению, я бы даже сказал, бесцеремонно ввалилась, но мне понравились твои дары.
Илфирин, словно танцуя, взмахнул кистью. На узкую ладонь с длинными пальцами, которые казались еще длиннее из-за острых, алмазно мерцающих когтей упало… мое: ключ Ливиу, ключ Холин и ключ Нери — мой ритуальный клинок из мертвого железа, еще один осколок сути, вдоволь испивший моей крови.
Крови было много. Сразу. Она горела… Глушил мысли, пока не остался только голос,
