Кафетерий для спецназа - Яна Тарьянова
Около десяти утра Ханна поняла, что не хочет спускаться в кафетерий, потому что Шольт наверняка высиживает за столиком на веранде или в помещении, и купается в лучах внимания окружающих. Покопавшись в себе, Ханна выяснила, что чувства, которые она испытывает, сильно похожи на обиженную ревность во время развода с Витольдом. Беспомощную ревность, когда «твое» уже ускользнуло из рук навсегда, а привычка требует это немедленно вернуть. Неужели она так привязалась к Шольту-волку? Хлебодарная, вразуми, это надо срочно искоренять!
Ханна обошла дом, остановилась возле веранды, задумчиво разглядывая появившуюся на официанте каску — все прочие наносные детали, к сожалению, не пропали. И услышала разговор, сдобренный смехом. В голосе Шольта звучали горделивые нотки:
— Совсем большой, я и не понял, когда он так вырос. Вроде только вчера визг и пеленки, и вдруг просыпаюсь, а он: «Папа, я картошку пожарил. Садись, поешь». Я просто обалдел!
— Вкусная картошка?
Похоже, Анджей улыбался.
— Масла много было, но я слил. И посолил. Вкусно, да.
— Это еще не предел, — хмыкнул Деметриуш. — Доживешь до заявления: «Папа, ты скоро станешь дедушкой», вот тогда и поговорим.
Ханна отмерла, вошла на веранду — под взгляды счастливых отцов. Шольт развалился на стуле, излучая довольство. Коротко поздоровался, сдобрив приветствие кивком. Анджей с Деметриушом спросили ее, как прошел суд, выслушали короткий ответ. Деметриуш повернулся к Шольту, спохватился:
— Ах, да. Я тебя обманул. У Анджея в архиве вакансия закрыта. Поговорю в МЧС, может быть, они тебя на пару месяцев в канцелярию возьмут.
— Меня все, кому не лень, обманывают, — вздохнул тот.
— Кто еще? — удивился Деметриуш. — Это моя прерогатива.
— Она! — Шольт не постеснялся, указал на Ханну здоровой рукой. — Обещала неделю кормить, грамоту у вас выманила, а сама только на следующий день дала пюре с печенкой, и все.
— Грамоту я еще не подписал, — нахмурился Деметриуш. — Ханна! Как же так? Слово надо держать. Офицер, рискуя жизнью…
Анджей громко кашлянул.
— Извиняюсь, перепутал. Наш сотрудник самоотверженно задержал преступника, невзирая на плачевное состояние своего здоровья, а вы ему две тарелки пюре зажали? В самом-то деле, нельзя так поступать.
— Это я извиняюсь, — с притворной кротостью проговорила Ханна. — Забыла. Непременно исправлюсь.
— Тогда я с чистым сердцем удаляюсь, — благодушно сообщил Деметриуш. — Шольт, веди себя прилично, а то получишь потом от меня с процентами. Ты остаешься?
— Нет, — Анджей тоже встал. — Я в департамент, с отчетом.
— Я в ту сторону.
— Подбросишь?
— Подброшу.
Ханна проследила, как они уходят к стоянке, повернулась и спросила:
— Пюре, рис?
— Гречку, если можно, — вежливо попросил Шольт.
По молчаливому согласию трапезы происходили во внутреннем дворе. В первый раз Шольт съел две трети гарнира и бефстроганов, а оставшееся на тарелке скормил вернувшемуся из школы Йонашу. После этого Ханна начала готовить чуть больше — чтобы хватало и ребенку, и его отцу, который обрел нормальный аппетит выздоравливающего волка.
Они почти не разговаривали: уточнение меню, благодарность, редкое предложение помощи с грязной посудой или передача контейнера с излишком еды для Мохито. Шольт кутался в плед, подаренный волку, бродил в нем через улицу и КПП, вызывая у Ханны сложные чувства — обычно альфы таким образом демонстрировали миру подарки своей избранницы. Судя по всему, Шольт подобную двусмысленность не брал в голову, просто таскал на плечах первую попавшуюся тряпку, в которую удобно помещался лубок. Ни прикосновений, ни словесных заигрываний — ничего подобного.
Размеренное течение жизни взорвал вечер пятницы. Первый звоночек прозвучал в обед, когда Йонаш сказал:
— Пап, сегодня собрание, ты помнишь?
— Да ну его, — поморщился Шольт. — Соври, что я на больничном, плохо себя чувствую, не могу. Потом скажут, сколько денег сдавать, и сдадим.
— Нет, — Йонаш посуровел. — Меня хвалить будут. Ты пойдешь. И оденься прилично. В костюм или парадную форму.
Шольт попытался отбрыкаться, но к разговору подключились Деметриуш и Мохито. Два удара газетой и медвежья нотация вынудили бестолкового отца пообещать, что к шести вечера он будет прилично одет и готов к визиту в школу. Йонаш вручил Ханне контурную карту по географии и умотал в продленку, заниматься в кружке «Умелые руки». Забытый рюкзак остался лежать возле стойки — Ханна нашла его, когда волчье семейство и сотоварищи исчезли из кафетерия. Вечер обещал быть беспечным: по случаю собрания ужин отменился, и Ханна могла отправляться хоть на прогулку, хоть в клуб знакомств.
Без пятнадцати минут шесть, когда схлынул поток посетителей и уличных машин, возле официанта с подносом остановилась пара оборотней. Ханна присмотрелась и вздрогнула. Это были ее родители, которых она настойчиво отговаривала от визита в кафетерий — лучше, мол, когда-нибудь потом. Когда дело окончательно наладится.
Родители рассматривали официанта с неподдельным изумлением. Ханна споткнулась на порожке, зацепившись каблуком, чуть не выбила стекло на двери, и выскочила на веранду с вопросом:
— Почему вы не позвонили?
— Ты хоть бы поздоровалась, — укорила матушка. — Как будто не рада нас видеть.
— Рада, — соврала Ханна. — Очень рада. Просто не понимаю, почему вы не предупредили.
— Ехали мимо, решили зайти.
Отец коснулся стреляных гильз, переворошил, тронул муляж гранаты. Матушка покачала головой и перевела взгляд на плакат «Пирожок — друг оборотня». Ханне захотелось провалиться сквозь землю. И тут произошел, если так можно выразиться, контрольный выстрел.
— Позвольте вас побеспокоить, — Шольт подпер родителей сзади. — Я пройду?
— Да, конечно, — родители расступились в разные стороны.
Ханна была вынуждена признать, что Шольт в белой рубашке с галстуком, даже при накинутом на плечи кителе, выглядит эффектно. Включившаяся подсветка-гирлянда одарила бликами медали, раскрасила
