Там, где цветут розы - Лера Виннер
Мы и правда лишь раз смеялись вместе. В начале лета, когда приехали сюда. Княжна Тайра и княжич Тимион нашли котёнка, почему-то одного.
«Я думаю, он осиротел, папа», – сказала княжна так серьёзно, что у меня сжалось сердце.
Её десять весен и двенадцать – её брата…
Они уже понимали достаточно, чтобы котёнок немедленно был взят в дом.
Глядя на то, как бережно Исмаэль несёт его, я подумала, что князь не может быть плохим человеком.
До самого вечера сытый котёнок спал, а после принялся бегать по гостиной, играть и прыгать, переворачиваясь в воздухе через себя. Наблюдая за ним, мы смеялись всё вместе: я, князь и его дети.
Они так хорошо меня приняли…
И котенок, уже слегка подросший, хоть и не был таким завораживающе пушистым и большим, как виденный мною сегодня кот, стал если не душой давно пустовавшего дома, но точно добрым знаком.
– Ездила к ведьме. Ты знаешь, что в деревне неподалеку живут женщина, чьи слова всегда сбываются?
– Я слышал об этом. Говорят, она ужасная старуха. Как ты не побоялась?
– Она молода и прекрасна. Когда встретишься с ней, ты сам увидишь. Правда, говорить об этом не следует, потому что там никто не поверит.
– Неужели, ворожба на местных? Я слушал, что колдуньи творят её, чтобы люди не видели их лица.
– Она сказала, что у каждого своя правда. Каждый видит то, что хочет и может увидеть.
– А что еще она сказала тебе?
Он склоняется ближе, то ли пытаясь разглядеть что-то в моих глазах, то ли просто наслаждаясь моментом пьянящей близости.
Чудится, что мы оба вот-вот воспарим. Что стоит только захотеть и позволить себе, и надобность в словах отпадет вовсе – мы прекрасно поймем друг друга без них.
Такой стойкий и благородный князь все еще не смеет – боится поверить, боится спугнуть – и самое страшное я делаю за него.
Не пристало женщине, даже законной жене, предлагать самой, и все же подаюсь вперед, осторожно касаюсь его губ своими губами.
Кажется, что прыгнула в ледяную воду с обрыва – и жар, и холод ,и колени подгибаются от того, как близко мы друг к другу.
Пальцы Исмаэля сжимаются на моем плече крепче.
Он замирает, задерживает дыхание.
Ждет, что я убегу?
Хочет оттолкнуть?
Или, напротив, с трудом сдерживается от того, чтобы отпустить себя на волю?
– Верена…
Единожды попробовав обратиться ко мне на «ты» через неделю после свадьбы, он вернулся к привычному «вы» так стремительно и просто – понял, простил, не настоял.
Вот так просто, по имени, он тоже назвал меня впервые, и я вдруг поняла, что улыбаюсь – все еще смущенно, и губы дрожат, но искренне, легко, счастливо.
– Не имеет значения, что именно.
Ему уже и не нужен ответ.
В этой ли глухой и дождливой колдовской ночи дело, или в чем-то еще…
Просто чувствую, знаю: ему уже не нужны никакие ответы.
Нужен легкий травяной запах с моих волос. подтверждение собственного права погладить мою кожу кончиками пальцев – пока еще осторожно, давая шанс отступить.
Вторая его рука, до сих пор безвольно опущенная, ложится мне на спину, поднимается выше, и, ощущая это тепло через тонкое кружево, я почти задыхаюсь. Немного запрокидываю голову, чтобы продолжать смотреть ему в лицо.
Молчит.
Сказать снова нечего, да и незачем, когда кажется, что даже сердца бьются в такт.
Его первый… Нет, уже второй, если считать то первое прикосновение к моему плечу вечной… Не важно.
Этот поцелуй, теплый и легкий, приходится не в щеку, но чуть выше, под самым ухом.
Еще один – в подбородок.
За этим мягким и бережным теплом таится то самое пламя – танцует, извивается, разгорается ярче, предчувствуя, что его вот вот отпустят на свободу.
Испепелит или подарит жизнь?
Не хочу больше думать, не желаю сомневаться.
Не потому что она пообещала, а потому что рассказала мне, помогла облечь в слова чувства, которые меня пугали.
Вместо этого обвиваю шею своего – теперь точно своего! – князя, прижимаюсь к нему так крепко, как ни к кому не прижималась прежде, и с губ все же срывается короткий изумленный стон, когда его руки сжимаются на моей талии крепче.
4.
Пламя не солгало. И в этом тоже она оказалась права.
Чистое, яркое, доброе, согревшее нас обоих, но не обжигающее, оно поселилось в его руках, волной горячей дрожи прокатилось по моему телу.
Исмаэль был так нежен, что мне хотелось плакать.
Первым делом он не сорвал с меня платье, но сбросил прямо на пол свой халат, позволил мне увидеть себя почти обнаженным. Рассмотреть очертания тела под рубашкой и вспыхнуть от неминуемого стыда.
Вот только коснуться его почему-то оказалось нестрашно.
Первое удивление схлынуло, и вдруг так просто стало – положить ладонь на его живот, осторожно провести выше.
Он был совсем другим наощупь.
Мужское тело отличалось от женского не только внешне, и, не имея возможности, да и не стремясь касаться кого бы то ни было до него, князя я трогала с любопытством ученого, гладила осторожно, как пришедшего в руки зверя, но уже без страха. Как если бы он вслух дал мне на это позволение.
Матушка говорила, что все в браке должно быть чинно и правильно. Что отданная мужчине женщина обязана стать усладой для его глаз и надежной соратницей. Что, впервые оставшись перед своим мужем обнаженной, я не должна бояться, потому что он имеет право и должен владеть мной.
Заливаясь краской и злясь на эту немыслимую откровенность, я просила ее прекратить, потому что не хотела даже думать о том, что мне придется отдаться кому-то в обмен на спасение семьи от позора.
Теперь же, пользуясь тем, что в наш с князем брак с самого начала сложился не так, как было положено по канонам, я осмелилась раздеть его первой. Медленно стянуть рубашку и бросить ее на пол к халату. Замереть, а потом провести кончиками пальцев по вязи из рубцов и шрамов на правом предплечье.
Страшная скорбная печать, оставленная тем пожаром.
Слуги вынесли из огня его детей, а он вытаскивал старого истопника, у которого не хватило бы сил выбежать из дома самостоятельно. Девочку-кухарку, испугавшуюся так сильно, что не могла двинуться с места. Именно она рассказала мне. О том, как отчаянно он боролся. О том, как он даже
