Одержимость Фенрира - Анна Снегова
Поток просителей иссякает уже затемно.
Задница отваливается, когда поднимаюсь с чёртова трона. Если и есть во всём этом то, что я всеми фибрами души ненавижу – это необходимость часами на нём сидеть. А, ну ещё корона. Напоминает мне капкан, только для головы. С радостью бы всё это давно послал, но от меня слишком многое зависит, и предать ожидания всех этих людей не позволяет мне мой дурацкий характер.
Едва ворочая языком, интересуюсь у секретаря, что там с обмороженным идиотом.
Лишится одной ноги и нескольких пальцев на руках, но будет жить.
Отлично.
Велю подготовить на завтра проект приказа о том, что любые вылазки в горы частных лиц отныне только по разрешению королевского секретариата. Придётся снова придумывать очередной отдел и набирать людей. Долбанная бюрократия! Никуда от неё не денешься. Само оно работать не хочет. В любом сложном механизме – а государство, это сложнейший механизм, которые развалится в два счёта при неверной организации – нужны все эти винтики и шестерёнки, связывающие приказ и его исполнение. За всем этим приходится тщательно следить. Недостаточно просто изречь гениальную идею и сидеть на заднице ровно на своём троне, ожидая, пока оно само как-то всё расцветёт и заколосится.
Это ещё одна причина, по которой не получается всё бросить. Я посеял зёрна. Теперь много лет следить за всходами. Тешу себя мыслью, что когда я уйду из этого мира, оставлю его после себя чуть лучше, чем принял в наследство.
Может, хоть так обо мне останется память.
Гоню от себя дурные мысли о том, что это я так глупо пытаюсь компенсировать то, что после меня не останется тех, в ком должно бы жить моё продолжение на самом деле.
Мысли о детях, которых у меня никогда не будет – самые мучительные, разрывающие меня изнутри. Они приходят в Час Волка, самое глухое и мрачное время ночи. Радует только то, что никто не видит и не слышит меня в такие минуты.
Зевающие придворные постепенно расходятся по домам. Огромный дворец пустеет, остаются лишь стражи, почтительно вытягивающиеся в струнку, когда я иду медленно по бесконечным пустым коридорам.
Сегодня почему-то особенно тяжело.
Не греет даже радость от спасения чужой жизни, пусть и такой бестолковой.
Словно все горы Гримгоста упали мне на плечи. С трудом поднимаю ноги, пока добираюсь обратно в свою родовую башню.
Закрываю за собой дверь, устало падаю на закрытые створки спиной. Прикрываю на мгновение глаза.
Меня встречает оглушающая тишина.
Здесь и раньше было тихо, много лет, после смерти родителей. Когда мы с Фрейей распустили всех слуг, не в силах выносить чужого присутствия и чужих участливых глаз, которые были свидетелями нашего горя.
Но пока здесь была сестра, меня хотя бы кто-нибудь ждал.
Я понял, какое это было счастье, когда кто-то ждёт, только когда его лишился.
Открываю глаза, медленно обвожу взглядом пустынный, тёмный холл. Ледяные стены, мебель из стабилизированного льда, какие-то ковры и засохшие цветы, которые натаскала сюда Фрейя. У меня рука не поднималась выбросить. Так и зарастает пылью.
Перед моим мысленным взором оживают призраки прошлого.
Вот отец – он любил таскать сестру на плечах. Она заливалась серебристым смехом, как звенит колокольчик.
Вот мать – смотрит на своего Волка так, как может смотреть только Истинная.
Вот Фрейе семь, и две нелепые, криво заплетённые светлые косички торчат во все стороны. Мои неуклюжие попытки заплести. Но она улыбается, ей нравится и так. Обнимает, привстав на цыпочки, и говорит, что я лучший брат на свете. У нас с ней большая разница в возрасте. Я никогда не был для неё хорошим приятелем по играм. И возможно, никогда по-настоящему не говорил, как сильно её люблю.
Хорошо, что теперь она счастлива. Её горящие глаза, когда жених приехал за ней в Гримгост, просить руки – одна из лучших вещей, что со мной случались в жизни.
Заставляю себя оторваться от двери и выпрямиться, пока не заснул стоя.
Тащусь через весь холл, забираюсь на винтовую лестницу, ведущую под крышу башни. Впиваюсь пальцами в поручень, почти затягиваю себя наверх. Подъем занимает целую вечность, так трудно отрывать ноги от ступеней. Уже чувствую соблазн уснуть на полпути, прямо там, где придётся.
Какая разница? Всё равно никто не увидит.
Скорей бы заснуть. Рухнуть в постель и провалиться в тёмный колодец сна без сновидений. Это надо сделать как можно быстрей, потому что я уже чувствую, как Час Волка смыкает на моей душе свои голодные челюсти.
Улыбаться. Шутить. Не показывать слабости. День за днём, день за днём, день за днём.
Король не имеет права быть слабым.
Спокойствие и уверенность короля – это щит его подданных.
Прятать душераздирающую тоску так глубоко, чтобы даже самому на время забыть.
Но Час Волка срывает все маски.
Я не могу остановиться до тех пор, пока ноги сами не выносят меня на крышу.
Огромная ехидная луна льёт мне в лицо бессердечный голубой свет. Спящий Гримгост далеко под моими ногами в покое и безопасности набирается сил перед новым днём. Мужья обнимают жён. Дети прижимают к себе мягкие игрушки и уютно сопят в своих кроватях.
Зверь рвётся изнутри, я выпускаю его, совершаю оборот.
И запрокинув морду, изливаю пустым небесам свою тоску беззвучным воем.
Я могу себе позволить. Его никто не услышит.
Ничей покой не будет потревожен этой ночью, когда Час Волка рвёт мне душу на части окровавленными когтями.
Нари
Каждую ночь я просыпаюсь в слезах, потому что снова видела всё тот же сон.
Огромная безучастная луна заливает голубым светом крышу ледяной башни, пронзающей небеса. Гигантский волк замер на крыше, силуэт чётко обрисован. С задранной к небу морды срывается душераздирающий вой. Одиночество этого зверя ранит моё сердце насквозь. Но я не могу ему ничем помочь. Это лишь сон. А разве могут оживать сны?
Я просыпаюсь и иду к мольберту.
Ночь тихо стелется над Таарном, ветви деревьев шелестят в приоткрытое окно, ветер приносит ароматы ночных цветов.
Беру в руки кисть и пытаюсь нарисовать.
