Шеррилин Кеньон - В полночном свете
Все.
Появились достаточно хитроумные изобретения — машины — которые она не была в состоянии даже начать понимать. И языки изменились так сильно… Ей приходилось сосредотачиваться, чтобы понять быстро произнесенные слова, которые, являясь загадочными коллоквиализмами[3] и сленгом, были выше ее понимания. От этого напряжения ее мозг плавился.
— Дай себе время.
Повернувшись, позади себя она увидела своего старшего брата М'Адока. Будучи созданием, эмоции которого были жестоко отняты, она почувствовала, как ее сердце взволнованно забилось при его приближении. Это была приглушенная радость, которая только напомнила ей то, как ощущается настоящее счастье. Но призрачные эмоции были все же лучше, чем никакие эмоции вообще.
У М’Адока, такого же высокого и гибкого как она, были черные, волнистые волосы и глаза такие голубые, что казались светящимися.
Она протянула ему руку.
— Как хорошо видеть тебя снова, брат.
Его пристальный взгляд неуловимо смягчился, когда он взял ее руку и поднес к своим губам.
Лета вздрогнула, так как незваное и неожиданное изображение того, как его пытают, возникло перед ней. Даже спустя тысячи лет она все еще могла слышать его крики.
И свои собственные.
Как будто прочитав ее мысли, М’Адок обнял ее. Он взял ее лицо в свои руки и удерживал возле своего плеча. Лета тяжело дышала, пока он передавал ей знания об изменившемся мире и как в нем все устроено.
— Ты поставила перед собой очень трудную задачу, сестренка, — выдохнул он в ее волосы. — Тебе следовало бы остаться со всеми нами и не изолировать себя.
— Я не могла.
Для нее было бы слишком болезненно видеть их всех бесчувственными, в то время как она помнила, какими они были до того, как Зевс наказал их. Единственная эмоция, которую Зевс оставил им, была боль, чтобы он мог управлять и наказывать богов сна, и эта никогда непрекращающаяся боль съедала ее изнутри.
Она была бы вынуждена жить в холодном мире, и это как ни что другое было причиной того, почему она была даже довольна спать целую вечность.
Она отстранилась от М’Адока, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Я должна остановить его.
— Он не единственный бог Боли. Болью пропитано все в нашем мире и в мире людей.
— Я знаю. Но он — абсолютное страдание. Ему недостаточно заставить своих жертв кричать. Он разрушает их, ум, тело и душу. Ты не был там, брат,… ты не видел.
Однако он вздрогнул, как будто на самом деле мог видеть ее воспоминания.
— Все делают то, что, как они чувствуют, они должны сделать. Я уважаю тебя за твой выбор. Но это не означает, что я соглашаюсь с ним. — Его взгляд стал резким, прежде чем он заговорил снова. — Долор убьет тебя, если ему представится шанс.
Уголок ее рта поднялся в подобие горькой улыбки.
— Хорошо. Я получаю от битвы почти такое же наслаждение, какое я получу, почувствовав его сердце в своем кулаке, когда я отниму у него жизнь.
М’Адок наклонил голову набок.
— Тогда я оставляю тебя твоим планам мести… за исключением одной вещи.
— Это?
Его глаза были полны беспокойства.
— Это не боль, причиненная нам другими, разрушает нас. Это — боль, которой мы позволяем войти в наши сердца, делает это. Не позволяй гневу человека стать твоим. Если ты так сделаешь, это может свести тебя с ума.
И произнеся эти мудрые слова, он исчез.
Лета сделала глубокий вздох, раздумывая над тем, что он сказал. Она знала, что он был прав. Но знать что-то и делать это — часто бывают двумя совершенно разными вещами. Она нуждалась в ярости Айдана. Она хотела ее.
Закрыв глаза, она сосредоточилась на цели.
Айдан.
Он спал в своей кровати, и ему снилось, что он потерялся в ужасающем шторме. Дождь больно хлестал по его телу, пока он с трудом шел вперед. Его дыхание было неровным, а красивое лицо искажено гневом.
Лета была сбита с толку его действиями. Его желанием продолжать в том же духе, даже когда молния ударила в землю, едва не задев его. От заряда статического электричества его волосы встали дыбом и разметались вокруг его стальных форм. Мрачная решимость влекла его вперед. И даже не успев понять, что делает, она перешагнула через портал и вошла в сон возле него.
Он замер на месте, увидев ее. Холодный дождь поливал ее, приклеивая волосы к телу, пока она с любопытством рассматривала его. В этой стране все его эмоции были обнажены перед ней. Она могла чувствовать каждую каплю его гнева, его предательства.
Его неудовлетворенной жажды мести.
Это было так близко к ее собственным чувствам, что зарядило ее силы и возвратило эмоции с такой живительной яркостью, что она обжигала.
Он опустил руки и посмотрел на нее в упор ледяными, испытывающими глазами.
— Кто Вы?
— Друг, — прошептала она, дрожа от ветра, который начал дуть прямо на них.
Он горько рассмеялся.
— У меня нет никаких друзей. Я не хочу ни одного.
— Значит, я здесь, чтобы помочь Вам.
Он издевательски фыркнул.
— Помочь мне сделать что? Замерзнуть? Или Ваш план состоит в том, чтобы подержать меня еще немного в этом шторме и удостовериться, что молния убьет меня?
Лета щелкнула пальцами, и дождь немедленно прекратился. Рассерженные тучи наверху разошлись, чтобы показать солнце. Лучи света освещали суровый пейзаж и окрашивали его в яркие зеленые и желтые цвета.
Айдан не был расстроен.
— Изящный трюк.
Он был человеком, на которого тяжело произвести впечатление, и его пресыщенная язвительность заставила ее задаться вопросом, что с ним случилось, чтобы породить это. Она высушила их одежду и волосы.
— Почему Вы вызвали дождь?
— Я не вызывал это дерьмо, — проворчал он. — Я занимался своим делом, когда он набросился на меня. Все, что я пытался сделать, это пройти через него.
— И сейчас он прошел?
Он посмотрел на ясное синее небо над ними.
— Он вернется. Он всегда возвращается и поражает тебя, когда ты меньше всего ожидаешь этого.
Она знала, что он говорил не только о погоде.
— Вам следует найти укрытие.
Он усмехнулся ей.
— Нет ни одного. Шторм срывает их и оставляет тебя голым посреди урагана, так зачем беспокоиться?
И она глупая думала, что она была ожесточена. Опять же, вне мира сновидений она могла ощущать лишь отголоски той боли, что она чувствовала теперь. Даже в этом случае ее боль — была ничем по сравнению с его болью. Его ожесточенность распространилась так глубоко. Она обжигала ее язык своим вкусом.
Но под этой враждебностью она чувствовала в нем ранимую незащищенность. Нечто внутри него, что было раздавлено, но, несмотря на это, все еще изо всех сил пыталось выжить даже при том, что он не хотел этого. Оно дотянулось до ее собственного скорбящего сердца и заставило ее хотеть прикоснуться к нему.
