Право на эшафот - Бронислава Антоновна Вонсович
Осталось понять, зачем Бласкес давал возможность провести ритуал. Что он рассчитывал получить? Не мой же побег? Для этого он слишком сильно меня ненавидел, что проскакивало в каждом слове и движении. И совершенно непонятно почему: Эстефания нигде не переходила ему дорогу, да и не могла бы. Она только-только начала выезжать под патронажем тети, но тетку упекли в монастырь, а Эстефания решила ее спасти, обратившись к королю. Вот и доспасалась до того, что пришлось спасаться самой. Она-то выкрутилась, а я?
Широко зевнула. Проблемы казались ненастоящими, не моими, а вот спать хотелось неимоверно, и чем дальше, тем сильнее. Поэтому, еще раз оглядев камеру на предмет хоть маленькой щелочки в защите и ничего не найдя, отправилась спать.
Как говорится, утро вечера мудренее. Даже если это утро моей собственной казни.
Глава 2
Спалось мне не сказать чтобы отлично, и утром я проснулась не сама, а была разбужена горничной. Очень ответственной горничной, которая тормошила меня, повторяя:
– Ваша светлость, вставайте. Вам же умыться и переодеться надо. Негоже, ежели вас такой люди увидят. Позор это.
– Позор – то, что собираются казнить невиновного человека.
Приоткрыла глаза и с интересом разглядывала свою горничную, размышляя, значит ли что-то ее имя – Эсперанса[1] – для моего будущего. Самый простой вариант – предложить денег, чтобы она осталась в камере, а я вышла в ее одежде, – отпадал. И не потому, что мне вспомнились ее рассказы о том, как ее обыскивали до визита к хозяйке и после ухода, а потому, что нас было невозможно перепутать. Эсперанса была выше меня на целую голову, шире в талии и увесистей в груди, а уж мои золотые локоны с ее черным богатством спутал бы только слепой. Хотя по объему они были близки, по цвету – полная противоположность. Да и по характеру носительницы разных шевелюр сильно отличались. Эстефания – сдержанная и холодная, несмотря на возраст, Эсперанса – импульсивная, эмоциональная, не умеющая держать свои мысли в тайне. Нет, теоретически, если бы не обыск, попробовать можно было бы. Уверена, Эсперанса даже согласилась бы привязаться к кровати, а я – попытаться пройтись на цыпочках.
– Да разве ж теперь докажете… – сочувственно пробормотала она. – Раньше надо было. Хотя и сегодня, когда вас будет напутствовать священник, скажите ему, не теряйтесь.
Но по ее тону было понятно: не верит, что с эшафота смогу уйти целиком, а не унесут меня по частям: часть на носилках, вторую в корзинке. Эсперанса поставила на табурет тазик с водой, опустила в нее тряпку, отжала и собралась меня обтирать.
– А ванна мне не положена?
– Да откель тут ванна? Скажите спасибо, что таз с водой разрешили пронести. – Она вздохнула. – Хотя весь его обшарили. И вода уже не горячая. Но пока не холодная.
– А завтрак? – Я тоскливо огляделась.
В камере, кроме тазика, прибавилось только роскошное платье, в котором герцогиня должна красиво уйти из жизни. Нет, я иногда мечтала походить в чем-то таком, но не один день, который окажется последним.
– Побойтесь Двуединого! Какой завтрак перед казнью?
– Плотный. – Теперь вздохнула я. – Понятно. Ни ванны, ни кофе, ни какао, ни даже бокала шампанского не дадут. Король решил на мне сэкономить.
Увы, не досталось мне не только герцогской кровати, но и герцогского завтрака. Кругом обман. Конечно, мне ничего не обещали, но от осознания этого чувство обманутости никуда не делось.
– Не говорите так, ваша светлость, – всполошилась Эсперанса, испуганно оглядываясь на дверь. – Вы же прекрасно знаете, что перед казнью положен пост, чтобы очиститься душой до того, как предстанете перед господом нашим, одной из его ипостасей. Молю, чтобы это была белая. Да и как иначе? Вы и согрешить-то не успели. – Она сделала правой рукой знак, похожий на круг с точкой посередине, и я сразу вспомнила, что это знак благословения. – Вам и без того, ваша светлость, что-то плохое снилось.
– Почему ты так решила?
– Вы кричали во сне: «Поворачивай, Макс!» Никак брата вспомнили…
Брат Эстефании, которого действительно звали Максимилиано, погиб два года назад. Но снился, разумеется, не он. Снилась мне та роковая поездка, после которой мое тело перестало меня слушаться. И Макс тоже был оттуда. По словам причитавшей надо мной мамы, он даже не поцарапался, удачно подставив мою сторону, получил условку и уже утешился с другой. Надеюсь, Эстефания прочтет мои воспоминания и воздаст ему по заслугам, если ее план удастся и она встанет с кровати. Согласилась бы я на обмен, зная, что он настоящий и меня действительно казнят? Да, потому что жизнь я любила, но прозябание овощем – не жизнь.
Эсперанса что-то сочувственно щебетала, готовя меня к последнему выходу в свет. Обтерла душистой водой, присыпала волосы каким-то порошком и сразу начала его вычесывать. И то и другое пошло на пользу: первое – коже, второе – волосам. Видимые мне локоны засияли, словно после дорогого шампуня и ополаскивателя. Затем горничная начала сооружать на голове прическу, оголяя шею и заставляя меня невольно думать о том, что этой шее сегодня придется несладко. В воспоминаниях прежней Эстефании я не могла найти ничего, что помогло бы избежать топора палача.
Корсет Эсперанса затянула так, что, если бы мне принесли запоздалый завтрак, я бы не смогла пропихнуть в себя ни кусочка. Что там завтрак – я и дышала-то через раз, и то вполсилы.
– Давай ослабим, – выдохнула.
Выдохи получались куда легче вдохов, поэтому выдыхалось больше, чем попадало в легкие. Следовательно, скоро наступит нехватка кислорода, и я бухнусь в обморок там, где буду стоять. Конечно, я не почувствую, когда меня будут лишать жизни, но хотела бы пробыть в сознании до последнего мига.
– Нельзя, – поджала губы Эсперанса, – вы сегодня должны быть самой красивой. Боженьки, – всхлипнула она, – что же это делается? Вам бы жить и жить… Зачем вам понадобилось травить его величество?
– Я не травила.
– Ваша светлость…
Укоризненно покачав головой, она принялась натягивать и расправлять на мне нежно-голубое платье с вышивкой золотом и жемчугом. Жемчуг был настоящий, а в отношении золота я не была уверена. Эстефания о таких тонкостях не задумывалась, ее нарядами занималась тетя. Та самая, которую сослали в монастырь. А мне, наверное, без разницы. Если бы появился шанс сбежать, вышивку можно было бы
