Усадьба леди Анны - Полина Ром
Так тянулись годы…
Невысказанные собственные слова и чувства бурлили. И однажды настал тот день, когда, закончив домашние дела, Анна села на кухне, подвинула поближе к себе специально купленную тетрадь и вывела слова, что давно жгли душу:
Всё ненавистней было утерпеть
Смиренья, послушания прививок;
Но быть собой, урезанным на треть --
Неправдой жить… И затрещал загривок:
Ударам счёта не было, спина --
Сплошой рубец, и крыл не уберёг.
Но так была уверенность дана:
На непокорных отдыхает бог.
Я потрясал обрубками оплечь
И как безумец жутко хохотал:
Пускай мне крыльев не пришлось сберечь
Зато я на колени не упал!
Анна плакала над черными неровными строчками…
Это было прекрасно!
Это было ярко и правильно!
Это была ложь чистой воды, и сейчас она отчетливо ощущала в себе ту самую ложь.
Она хотела бы, очень хотела, чтобы в ее жизни все случилось именно так! Чтобы эти строки были про нее, про ее, Анны, падение и борьбу. Чтобы это она не упала на колени! Если бы можно было вернуть все назад! Но – нет…
Она сдалась, она не жила, а существовала, растворившись в своей боли, пропустив все возможности, что дарил ей мир. Двенадцать лет сидения в пыльной школьной библиотеке, двенадцать лет слитых в никуда…
Кому стало хоть на каплю легче от этого?!
Зато там, в стихах, она смогла выплеснуть сомнения и боязнь, стать лучше, умнее, смелее. Сейчас, в этот миг, в ее душе возникла найденная через муки некая точка равновесия…
***
Разговор, который не мог услышать никто из людей. Разговор, который велся не словами, а смыслами. Разговор, о котором можно только догадаться.
-- Ты видишь? Видишь?! Если не сейчас, то она снова потухнет…
-- Ты прав. Ей пора в путь…
***
Похоронами занималась Нинэль Андреевна. Все прошло очень скромно – покойная ни с кем особо не общалась, так и оставшись для людей тихой непонятной соседкой. Только вот тетрадь с кухонного стола, в которой нашли такое яркое стихотворение, слегка нарушала образ.
Тетрадь Нинэль Андреевна отдала младшему сыну, который, неожиданно для всех, оказался наследником Анны Владимировны. Все невеликие свои богатства она завещала именно ему. Только он, будучи убежденным атеистом, раз в год ходил в храм и ставил свечку в память ней.
Именно ее странное стихотворение заставило его в свое время переругаться с матерью и пойти учится не на юриста, а туда, куда он хотел.
Многими годами позже, уже будучи на вершине своей карьеры, он однажды произнес на собственном юбилее странный тост:
-- Я хочу выпить за человека, который научил меня быть собой. Земля вам пухом, Анна Владимировна. _________________________________ Стихотворение Леонида Чернышова
Глава 3
Сон Анны Владимировны был какой-то странный – темный тоннель, черный и жутковатый, который всасывал ее, как болото свою жертву. Непроглядная темнота неожиданно сменилась просто скучным серым дымком.
Пространство вокруг светлело, а она все падала непонятно куда…
Или летела…
А потом впереди вспыхнул яркий свет…
Видение началось резко и грубо и, открыв глаза, она не поняла, где находится. Какие-то люди куда-то ее тащили. Ночь вокруг была бы совсем черной, если бы не пара горящих и воняющих факелов. Слышался невнятный отрывистый разговор, смысл которого доходил до нее не сразу, а спустя какое-то время:
-- Аккуратнее, аккуратнее… Не дай бог, хуже сделаем!
-- Подожди, здесь платье зацепилось…
-- Бертен, поддерживай ей голову.
Кто-то натужно сопел над ухом. А она сама совсем не могла пошевелиться, только ощущала, как ее положили на огромный кусок ткани и сквозь ресницы наблюдала, как ее несли несколько совершенно чужих мужчин. Факел грубо выхватывал из темноты бородатые суровые лица, какую-то диковинную одежду и, что самое странное, несколько всадников на настоящих конях по краям этого шествия. Шли молча, и мерное покачивание очень быстро заставило ее уснуть снова.
Следующее воспоминание было не менее странным. Анна Владимировна очнулась в совершенно незнакомом месте, лежа в огромной кровати и люди, которые стояли и разговаривали рядом, вызвали просто какое-то странное оцепенение. «Удивительный сегодня сон, непонятный, и все никак не кончится…»
-- Тереса, у нас нет выбора!
Говоривший это мужчина был невысок ростом, довольно жирен и одет в нелепый театральный костюм. Черные колготки, обтягивающие толстенькие, чуть кривоватые ноги, и короткие штаны-буфы. Дальше сложная куртка из атласа и бархата, с отделкой золотым галуном, и такие же буфы-фонарики на плечах.
Поверх жакета /или это такой пиджак?/ висела длинная трехрядная золотистая цепь, удерживающая на груди мужчины нелепо-огромный медальон с какой-то картинкой. У медальона была широкая золотая рамка. Прямо блюдце с картинкой, а не кулон. Венчал костюм грандиозный воротник-жернов, отчего круглая голова толстяка казалась лежащей в центре пустого блюда.
Женщина, к которой мужчина обращался, была высока ростом – он едва доставал ей лысоватой макушкой до крупной серьги в мочке уха, дородна и носила очень похожее на его нелепый костюм платье, с такими же рукавами-буфами и юбкой на кринолине. Вместо золотого медальона на груди у нее в пять рядов шли нити огромных перламутровых бусин. Тавие же бусы вились по высокому парику. Сзади и чуть сбоку стоял третий персонаж
