Не мой, не твоя (СИ) - Шолохова Елена

Один раз я уже потеряла того, кто был мне дорог, из-за проклятого видео. Но сейчас всё гораздо страшнее и хуже… сейчас я просто погибну.

Я вновь открыла снимок. Он был размазанный, нечеткий, но все равно понятно, что это я. Пусть и прическа другая. Это мое лицо, мои черты, мои две родинки на шее.

Меня трясло как в лихорадке, руки ходуном ходили, грудь сдавило словно тисками. Откуда это всплыло? Кто этот проклятый танцор-шантажист? Кто и как мог это узнать? И почему именно сейчас он объявился?

Но самое главное: что мне делать?

От всех этих мыслей накатила тошнота, прошиб холодный пот. Меня охватила самая настоящая паника.

Силясь выглядеть так, как обычно — спокойной и доброжелательной, я покинула кабинет, спустилась в вестибюль, попрощалась с охранником, техничками и гардеробщицей и вышла на улицу. Ноги казались деревянными и почти не слушались. Ещё и покачивало меня из стороны в сторону, как больную или пьяную. Хорошо, что в октябре темнеет рано — в сумерках хоть было не видно, что я еле плелась.

И всё-таки что делать? Подать заявление в полицию? Стыдно, конечно, и страшно, что вся эта грязь всплывет наружу. Да и помогут ли там? Ну а что тогда? Взять Оленьку, бросить всё и бежать? Но куда? И как это свекру объяснить?

Нет, лучше уж в полицию. Завтра же, прямо с утра, решила я, пойду в полицию. Или может, сейчас? Потому что за ночь я так с ума сойду!

И тут же загудел сотовый. Свекор. Беспокоился, спрашивал, где я, почему до сих пор не приехала, не позвонила, уже так поздно, и что у меня с голосом, не заболела ли, когда приеду…

— Скоро буду, — пообещала я. Ну а завтра тогда, решила, первым же делом поеду подам заявление.

Всю дорогу, пока ехала к Тихановичу, я перебирала в уме, кто бы это мог быть. Видео снимали для частной коллекции старого извращенца, фамилию которого, я, конечно же, не помнила. Однако отец Тимура каким-то образом раздобыл запись и даже выяснил про договор. Но он уж точно не стал бы заниматься дешевым шантажом. Ему это просто не за чем.

Тогда кто? На самом деле шантажистом мог оказаться кто угодно. Пусть это полиция выясняет. А вот мне что делать? Как остановить надвигающуюся катастрофу?

Но чем больше я думала, тем отчетливее понимала — никак. Остается только ждать.

От этой безысходности и страха у меня леденело внутри и подкашивались ноги.

Подойдя к дому свекра, я худо-бедно собралась с духом. Однако как я ни старалась держаться спокойно, Юрий Иванович всё же заметил мою нервозность.

— Что-то случилось? Какие-то проблемы в гимназии?

— Нет, нормально всё, — пробормотала я устало, одевая Оленьку.

— Да какой нормально? На тебе лица нет! Ну? Я же вижу — что-то случилось! Что я тебя, не знаю, что ли? Ты лучше скажи, а то я буду думать самое худшее.

Это вряд ли. Такое и захочешь — не придумаешь.

— Ну что там у тебя? — давил на меня свекор.

Я тягостно вздохнула. Сказать ему все равно придется, теперь, когда эта грязь, возможно, вот-вот всплывет наружу. Так пусть уж лучше узнает это от меня. Хотя его реакцию даже представить было страшно. Он такой щепетильный в подобных вопросах.

Когда мы с Игорем развелись, он принял мою сторону только потому, что тот похаживал налево, а потом ещё и из семьи ушёл. «Распутство! Срам! Опозорил меня… всех нас!» — кричал тогда свекор. И после этого несколько месяцев с сыном не общался. А тут ведь не просто безобидная интрижка…

Ко всему прочему, для свекра репутация — это всё. Он шагу не ступит без оглядки на общественное мнение. Всё ему кажется, что его хотят подсидеть, что кругом все только и ждут, когда он оступится. При его должности, твердит он постоянно, репутация должна быть кристально чистой, без единого пятнышка. А тут не пятнышко, тут тонна грязи…

— Да, есть кое-что, — выдавила я с трудом.

Язык тотчас задеревенел, едва я представила реакцию свекра на мое признание.

— Кое-что и правда случилось. Плохое. Даже очень. Не сейчас, давно ещё. А сегодня… аукнулось.

— Что-то с Игорем связанное? — встревожился ещё больше свекор.

— Нет, Игорь тут ни при чем. Это было девять лет назад…

Оленька, уже полностью одетая, начала хныкать и тянуть меня за руку к двери.

— Спать хочет, днём бабушка опять не смогла уложить, — пояснил свекор, подмигнув Оленьке. Она заплакала ещё увереннее.

— Ну так что случилось?

Я взяла Оленьку на руки, но это не помогло. Она упрямо тянула ручонку к двери. Да и я не могла вывалить такое на пороге, к тому же при ребенке, даже если она этого не понимала.

— Ну что ты пристал? — вышла в прихожую свекровь. — Оленька плачет, устала, мучается. А ты вечно лезешь со своими расспросами, задерживаешь.

Отношения со свекровью у меня с самого начала сложились прохладные. Мы никогда не ссорились, а если у неё и имелись ко мне претензии, я о них ничего не знала. Мы с ней попросту не разговаривали. Здравствуйте, до свидания — вот и всё наше общение. Даже Оленька нас не сдружила. Хотя раньше я пыталась как-то сблизиться, но всякий раз натыкалась на глухую стену, ну и махнула рукой. Впрочем, мне и Юрия Ивановича за глаза хватало.

Он вышел нас провожать.

— Давай я завтра около часу приеду к вам туда, в гимназию? Пообедаем где-нибудь, заодно и говорим.

Я благодарно кивнула и в порыве даже обняла его.

Ночью я глаз не сомкнула. Воображение разыгралось так, что какие только кошмары не лезли в голову. Хоть я и не настолько болезненно воспринимала чужое мнение, как свекор, но публичного позора страшилась так, что физически делалось дурно.

Если то видео всплывет, я же в глаза никому не смогу смотреть. Да там вообще хоть беги из города прочь, в глушь, в деревню, где нет интернета. Я бы и скрылась от греха подальше, если честно, но как мы там будем с Оленькой?

Утром перед работой я заехала в отделение полиции и застряла там на два с лишним часа. Пришлось звонить Нине, секретарше, и что-то на ходу сочинять. Хорошо хоть уроков и других важных дел в это время не было. Но, господи, как же стыдно было рассказывать «детали» шантажа дознавателю.

В конце концов заявление у меня приняли, где нужно, я расписалась, получила талон и… узнала, что его только рассматривать будут до тридцати суток. А потом, может быть, заведут дело, а, может, и нет. Мне-то, наивной, казалось, что они сразу же кинутся вычислять шантажиста, а тут так… удручающе.

Уже на работе я первым делом проверила почту. От проклятого танцора новых сообщений не обнаружила, но это ещё ничего не значило.

Ближе к обеду Юрий Иванович скинул мне смской адрес итальянского ресторана неподалеку от гимназии. Когда я подошла, он уже был там и даже сделал заказ за нас обоих. Впрочем, никакая еда мне в горло сейчас не полезла бы.

Ему, как позже оказалось, тоже…

Не знаю, на что я рассчитывала. Да, наверное, ни на что, просто хотела его подготовить, если к такому, конечно, можно подготовиться.

— Почему ты об этом сказала мне только сейчас? — с трудом сдерживая себя, спросил он, когда я, превозмогая стыд, всё ему поведала.

Лицо его потемнело и как-то вмиг обрякло. Но прищуренные глаза горели огнем.

— Потому что только вчера мне пришло письмо с угрозами…

— Ты должна была не дожидаться этих угроз. Ты должна была… Господи, — схватился он за голову. — Что я скажу в министерстве? Я поручился за тебя, ты это понимаешь? Никто не хотел давать тебе эту должность. Сомневались… Я продавил! Ты вообще себе представляешь масштабы катастрофы, если твое видео обнародуют? Директор школы — порноактриса!

— Я вам не порноактриса. Меня изнасиловали! Опоили и изнасиловали.

— Тише, — зашипел Юрий Иванович, опасливо озираясь, хотя соседние столики были пусты. Потом наклонился ближе, почти лег грудью на тарелку с нетронутой пастой и полушепотом зачастил: — Изнасиловали, говоришь? А где этому доказательства? Кроме твоих слов. Изнасилованных разве шантажируют? По-моему, как раз наоборот.