Город без надежды (СИ) - Дементьева Марина

- Где взяла? Отвечай!

На каждое слово приходилось по одному-двум встряхиваниям, так что закружилась голова. Я даже не пыталась вырваться из хватки Верити, ошеломлённая нападением. Да это бы и не удалось - Верити всегда была сильнее, а вспыхнувшая злость утроила её силы.

- Украла? Признайся, украла? Или ты...

Глаза сестры распахнулись шире, затем сощурились.

Короткий замах, и левую половину лица обожгла пощёчина. Я ещё ничего не успела сообразить, а глаза уже наполнились слезами. Верити никогда не поднимала на меня руку.

Я прижала ладонь к щеке. Пальцы дрожали. Дрожала и Верити, как в лихорадке, её колотило от ярости и чего-то ещё...

- Зачем ты это сделала, ***? - Материлась она тоже впервые. При мне. Как она общалась с клиентами, я не знаю - сестра прилагала все усилия к тому, чтобы я никогда не сталкивалась с этой стороной её жизни. Сомневаюсь, что говорила с ними языком Шекспира. Хотя и знал о таком языке, наверное, один только дядя Адам. Но тогда... я была оглушена больше, чем пощёчиной. Ругалась она грубо и грязно. А потом Верити села на пол, обхватила голову и заплакала.

- Ну зачем?! Виллоу... я же всё делала ради того, чтобы тебе не пришлось... как мне... Неужели этого оказалось мало?

- Верити... Нет, ты всё неправильно поняла!

Не могу винить её. Мы обе знали способы, которыми девушка из Ада могла заработать деньги.

На шум и крики, прихрамывая, прибежал дядя Адам и застал нас сидящими на полу в объятиях друг друга. Верити раскачивалась маятником, я - по инерции - раскачивалась вместе с ней, и обе ревели в голос. Бедному перепуганному старику пришлось нас успокаивать, а потом уже мы суетились вокруг, когда ему сделалось плохо с сердцем. Тогда приковылял Паук, своей вознёй мы разбудили и его, а ведь он едва держался на ногах.

И только потом, когда суматоха немного улеглась, удалось всё рассказать Верити.

- Надо спрятать её, - решила она участь монеты. - На случай, если настанут чёрные времена. Будем надеяться, что она нам никогда не пригодится.

Я надеялась, Верити. О, как я надеялась!..

Тот мой день рождения не забуду никогда. Пожалуй, это был один из самых счастливых дней в жизни.

Верити испекла пирог. Не берусь даже предположить, какими правдами и неправдами добывались ингредиенты для него. Для настоящего именинного пирога!

Дядюшка Адам торжественно вручил мне по памяти написанный им же самим сборник стихов разных поэтов и разных времён. На последних страницах были скромно приписаны стихи без указания авторства, с одними названиями. Я догадывалась, кто их сочинил. И в них было больше правды и красоты, чем в строках тех поэтов, которым посчастливилось умереть в том мире.

Даже Паук приготовил подарок. Цветок. Настоящий живой цветок. Он нашёл его, отыскивая что-нибудь съестное в кучах мусора, и спрятал, как сумел, маленькое чудо, выросшее из бетона и грязи. Цветок лежал у меня на руках. Такой же слабый и увядающий, как и тот, кто подарил его.

Возможно, кому-то такие подарки покажутся скромными. Кому-то, но только не мне. Отдавать самое ценное, чем владеешь, что может быть дороже?

Кое-что может. В тот день мы были вместе. Все те люди, кого я считала своей семьёй, ближе которых не обрела в Аду. Моя сестра Верити - самая честная и бескорыстная во всём мире женщина. Адам - больной старик, с которым умрёт мир до катастрофы, живой в его воспоминаниях. Паук - в прошлом неудачливый вор, калека, которому по приговору отрубили кисти обеих рук, вынужденный жить, как крыса, но оставшийся человеком.

Да, мы были вместе...

Паук умер через неделю. Так же тихо и неприметно, как жил. Я давно знала, что он обречён, что доживает последние если не дни, то месяцы. Существующий в нечеловеческих условиях, он и так протянул дольше, чем кто-либо мог рассчитывать. Он пил загрязнённую воду, это сведёт в могилу любого.

Я знала. И всё же долго не могла поверить, всё трясла и трясла его за узкие плечи, такие худые, что были почти колючими. Он сидел на своём вылинявшем матрасе, прислонившись к стене, и всё смотрел, смотрел куда-то... Смотрел, до тех пор пока дядюшка Адам не закрыл ему глаза.

У Паука был такой мечтательный взгляд, ни разу в жизни он не глядел т`ак. И тёмные глаза даже в окружении морщин казались красивыми и глубокими. Молодыми.

Возможно, он и был молод, я даже не знала, сколько ему лет, да никто и не спрашивал, а Паук не сказал ни слова о себе за все годы. Помню его длинную нескладную фигуру ещё с тех времён, когда малюткой плакала, пугаясь темноты бункера, а измотанная Верити с колючими сухими глазами оставляла меня на попечение Паука, отправляясь добывать нам кружку воды. Поначалу она пыталась предлагать бродяге, ещё более нищему, чем мы сами, мелкие монетки за помощь, но деньги всегда оставались у нас.

'Вам самим пригодится', - неизменно отвечал Паук своим тихим голосом. Из него невозможно было вытянуть больше десятка слов за сутки. Если без слов можно было обойтись, ограничившись мимикой и жестами, Паук без них обходился. Ну а если всё же говорил, то именно так. Будто шелестел.

Он всегда оставался незаметным, его присутствие было таким привычным и ненавязчивым... но он всегда был рядом.

Тогда, сидя на краю матраса, покрытого простыней, под которой угадывались очертания очень длинного и очень худого тела, я почти физически ощущала, как что-то уходит. Паука не вернуть, но вместе с ним умерло нечто ещё. Это была первая осознанная потеря, и она оглушила, ослепила и лишила дара речи.

Смерть, даже давно ожидаемая, ухитрилась подкрасться из-за угла и отнять, внезапно, грабительски. Почему, когда уже ничего нельзя исправить, только тогда за горло берёт сожаление? Сожаление о несказанных словах, о несделанных поступках, о несдержанных обещаниях...

Слёзы капали на засохший цветок. Он окончательно увял тем утром. Они увяли вместе. И ломкие лепестки получали столько влаги, сколько у них не было, когда в растении ещё теплилась жизнь.

Это вода во всём виновата! Если бы она была чистой, Паук прожил бы куда дольше!

Если бы она была чистой...

Следующие несколько дней я молчаливым призраком таскалась следом за дядей Адамом, а, возвращаясь с работы, ночами вцеплялась в Верити, как клещ. И ревела, будто трёхлетка, когда она уходила. Я впадала в истерику, если они отлучались хоть на минуту. У меня их осталось двое. Я и так имела слишком мало, чтобы потерять ещё и их.

Той ночью мне снился Паук, я это хорошо помню. Было особенно душно, я металась по постели, пытаясь отыскать местечко попрохладнее. Рядом ворочалась и бормотала во сне Верити. Дядюшка Адам тоже тихонько вздыхал в своём углу, пару раз звякнула кружка. Наконец, сон сморил меня, и это был не бред, какой обычно приходит в такие жаркие муторные ночи. Это были, скорее, сны-воспоминания.

Я вновь перенеслась в последний день рождения. Всего за шесть дней до смерти Паук казался даже здоровее и веселей, чем могло быть ему свойственно. Произнёс порядка дюжины фраз, причём некоторые из них не были односложными, что для него являлось признаком наилучшего расположения духа. Быть может, он ощущал приближение конца и таким образом прощался с нами?

Я перевернулась на другой бок, потом свернулась калачиком. Слишком поздно поняла, как была счастлива в тот момент и как много значил для меня этот человек. С его уходом в жизни образовалась пустота. Он всегда был рядом, как тень. Человек без тени - разве это естественно?..

И как же мало, до слёз мало, я знала о нём! А ведь он был мужественным человеком с прекрасной и благородной душой. Как иначе, ведь он сумел не опуститься и не возненавидеть мир, втоптавший его в грязь. Да, он был в грязи, но не стал грязью. Казалось, Паук принимает всё, что с ним происходит, если не со смирением, то со спокойствием.

Один-единственный раз видела его другим, и эта сцена не предназначалась для моих глаз.