Клаудия Грей - Обреченная
Но так близко к земле океан вовсе не голубой. Он того же коричневого илистого цвета, что и мельничный пруд, с одной только разницей — волны жутковато-зеленого оттенка. Порт для молодой девушки вовсе не мирный оазис, тут людей больше, чем было вчера на вечерних улицах. Люди бедные, люди богатые, изящные кружева против грубых домотканых платьев, а вместо запаха моря в воздухе висит тяжелый запах пота. Люди что-то кричат друг другу, кто радостно, кто сердито, но лихорадочная энергия толпы не дает отличить одно от другого. Гавань забита судами до отказа, и среди них наш лайнер — самый большой из всех. Этот пароход — единственное украшение порта. Черный с белым, ярко-красные трубы почти достают до неба. Он такой громадный, такой грациозный, такой безупречный, что трудно представить себе, будто он создан руками человека.
Скорее, он похож на горную гряду. По крайней мере, на то, как описываются горные цепи в романах. Я-то сама ни разу их не видела.
— Хватит бездельничать, Тесс, — говорит леди Регина, жена моего хозяина, виконта Лайла, обожающая всем обо всём напоминать. — Или ты хочешь, чтобы тебя оставили в порту?
— Нет, мэм.
Опять поймали на витании в облаках. К моему счастью, сегодня леди Регина не набрасывается на меня так, как обычно. Может быть, заметила кого-нибудь из своих светских знакомых и не хочет, чтобы ее застукали за тем, как она устраивает служанке публичную головомойку.
— Мама, вы забыли. — Ирен, старшая дочь, примерно моего возраста, некрасивая, но с умным лицом, неуверенно мне улыбается. — Раз уж она моя горничная, вы должны называть ее Дэвис. Это более уважительно.
— Я буду уважать Тесс, когда она этого заслужит.
Леди Регина уставила на меня свой длинный нос, пока я торопливо их догоняла, поудобнее перехватывая свою ношу; шляпные коробки сами по себе не тяжелые, но нести четыре одновременно — это немножко слишком. В этом году модные шляпы чересчур велики.
— Это кто, Перегрин Льюис? — спрашивает Лейтон, единственный сын и наследник семейства Лайл, длинный и тощий, почти костлявый, с острыми плечами и локтями. Он всматривается в окружающую нас толпу и улыбается так, что у него изгибаются усы. — Полагаю, провожает тетушку. Начищает ее сундуки и умоляет присылать ему открытки. Только гляньте, как он вылизывает ее башмаки и лебезит перед ней! Противно.
— Он не унаследует состояния родителей, поэтому должен быть внимателен к родственникам. — Ирен, сжав ручки в кружевных перчатках, поднимает глаза на брата. Она всегда такая робкая, даже когда пытается за кого-нибудь заступиться. — У него нет твоих преимуществ.
— И все равно нужно иметь хоть какую-то гордость, — настаивает Лейтон, как всегда совершенно забывая о том, что сам-то бежит вслед за матерью, как послушная собачонка.
Нед рядом со мной пробормотал:
— Вермишелина.
Мне пришлось прикусить губу, чтобы не расхохотаться. Это прозвище Нед дал Лейтону внизу, в помещении для прислуги, и оно к нему сразу прилипло. Лейтон как раз такой: тощий, бледный и вялый. Во время учебы в университете Лейтон был даже привлекательным и немного мне нравился, но потом я стала постарше и во всем разобралась. Да и цветение юности поблекло в нем куда быстрее, чем это случается с другими.
— Вам повезло вообще получить какое-то место с вашей-то непочтительностью. — Миссис Хорн, еще более раздраженная, чем обычно, сердито посмотрела на нас обоих, подгоняя вперед свою подопечную — малышку Беатрис, рожденную леди Региной под самый климакс. Несмотря на свои всего лишь четыре года, Беатрис уже носила соломенную шляпку с лентами стоимостью в мое годовое жалованье, даже немного дороже. — Вы оба, двигайтесь поживее! Большая честь, что вас взяли в такое путешествие, да и вообще, ничего более возбуждающего вы за всю жизнь больше не увидите. Так что потрудитесь как следует выполнять свою работу!
«Это не будет самым возбуждающим из того, что я увижу за свою жизнь!» — поклялась я себе. Взять хотя бы вчерашний вечер, и встреча с волком и тем привлекательным молодым человеком — уж не знаю, как это можно назвать, но что оно возбуждало, так это точно.
И потом, я уже настроила себе планов на будущее — планов куда более захватывающих, чем все, что эта Хорн может себе вообразить.
Но улыбаться нельзя. Я представила себе старые картины маслом, что висят на стенах в Морклиффе, тех заплесневевших предков, одетых по моде прежних веков и заключенных в массивные багеты, с которых буквально сочится позолота. Мое лицо должно быть таким же безмятежным, как у них. Непроницаемым. Семейство Лайл и миссис Хорн ничего не должны заподозрить.
Мы с Недом послушались миссис Хори и поспешно зашагали вслед за семейством, являясь такой же частью демонстрации их богатства и власти, как и их одежда. Он — лакей Лейтона. Такую работу я не пожелала бы и своему злейшему врагу, уж не говоря о славном дружелюбном Неде. У него длинное худое лицо, рыжие волосы и похожие на ручки молочного кувшина уши, но он все равно совершенно очарователен. Нед — один из немногих знакомых мне молодых людей. Один из тех, с кем я вообще знакома. Но мы с ним никогда не увлекались друг другом. Честное слово, после стольких лет совместной службы он мне как брат.
Миссис Хорн я знаю столько же, сколько Неда, так что, наверное, должна сказать, что она мне как мать. Да только вряд ли она может быть кому-то матерью. Невозможно представить себе, чтобы женщина холодная и угрюмая, как миссис Хорн, подарила кому-нибудь жизнь или занималась тем, чем обычно занимаются, чтобы обзавестись ребенком. (Мы зовем ее миссис, но это просто почетный титул; совсем не обязательно иметь мужа, чтобы называться «миссис», достаточно быть по-настоящему старой, считает миссис Хорн.) Она горничная леди Регины, а по существу выполняет роль экономки в Морклиффе. Выше ее по рангу только дворецкий, но он настолько дряхлый, что с ним мало кто считается.
Большую часть времени миссис Хорн запугивает меня. Она обладает абсолютной властью над моей жизнью, решает, что и сколько мне нужно съесть, сколько часов спать, должна ли я остаться в доме и работать или меня следует вышвырнуть прочь и позволить умереть с голоду.
«Но больше никогда, — подумала я, стараясь не улыбаться прямо в ее самодовольное сморщенное лицо. — Еще неделя, и все изменится».
Чем ближе мы подходили к пароходу, тем легче становилось идти. Сначала пришлось пробираться среди обычных любопытствующих зевак, но теперь все шли в одном направлении, стремясь на борт. Пароход нависал над нами, выше, чем церковный шпиль, выше, чем все, что я видела до сих пор. Он казался больше и величественнее, чем грязный океан.
