Игра Льора - Мария Токарева
Бросить Софию – невозможно!
Раджед не позволил бы никому причинить ей настоящего вреда. К тому же в нем играл инстинкт собственника: он имел право делать с гостьей что вздумается, укрощать и искушать. Но другие… Нет, другие не смели даже пальцем ее тронуть.
Сердце все сжималось и ныло, явно не от одного алчного желания обладать и властвовать, потому что к вещам – которыми становятся и люди – так не относятся, за них настолько не переживают. Это непривычно томило и угнетало, отвлекая от построения четкого плана.
Раджед носился по башне. Сначала поднялся на самую вершину, потом зачем-то спустился до рудников, как будто желая уловить заблудившийся в темноте звук шагов той, что покинула плен. Слишком вольная птица оказалась, хоть птицелов был хитер. В этой птице точно что-то стремилось к смерти, делая ее неуязвимой: не уговорить, не утаить в золотой клетке. Если не телом, то душой покинет, оставив только комочек пуха и перьев.
Просчитался птицелов, не учел, не увидел заранее. Что, если ее он искал как живое напоминание о тех, кто умел не уступать? О тех, кто умел любить, как его мать, беззаветно, не за подарки. Но то лишь сказания давних времен…
Их память стиралась веками, кто-то вел дневники, кто-то отпускал ее в темный океан забвения. Правленье проклятых королей длилось слишком долго, только бесполезно, как в унылом томлении по смыслу и истинной цели. Но они утратили саму тягу к ней.
«Эйлис потерял душу», – все звучали слова, предсмертная мольба. А Земля, наверное, не до конца утратила свою душу. Еще оставались честные, не принимавшие правил жестоких игр. И неужто София оказалась одной из таких? Не верилось.
Льоры не привыкли полагаться на слова, не доверяли очертаниям, ведь каждый умел насылать иллюзии. А к сердцу и вовсе не прислушивался никто, его обмануть легко и без магии. Раджед сам обманывал сотни раз. И оттого не верил никому. Выходило, и самому себе? Но когда встал выбор, бросить ли Софию или рискнуть Землей, он принял решение защитить долгожданную гостью.
Раджед потер виски, отгоняя давящий обруч; он незаметно для себя очутился в зале, где под колпаком безмятежно спала маленькая девочка, из-за которой все и началось. Не укради ее, София не последовала бы в Эйлис. Быть может, он поторопился, пошел на крайние меры слишком рано. Может, стоило подождать еще пару лет? Или не переписываться через альбом? Впервые Раджед серьезно засомневался в своей правоте.
Он сел на край обширного ложа, рассматривая маленькую пленницу. Она и не подозревала, что случилось. И лучше ей было не просыпаться до возвращения на Землю. Лучше не знать, что ее планета оказалась бы в огромной опасности в случае поражения Раджеда. В Эйлисе осталось всего семеро чародеев… И шесть сильных льоров могли оказаться врагами, союзниками Нармо Геолирта. Кто из них успел переметнуться к чародею кровавой яшмы? К примеру, малахитовый льор слишком долго молчал. А может, он уже окаменел? Возможно, уже готовил нападение.
Раджед уяснил с раннего детства: враги повсюду, даже если улыбаются, точно друзья. Сам он тоже нередко улыбался, готовясь нанести решающий удар. Он вспоминал, как усыпил бдительность одного предателя, а потом на светском приеме пронзил его насквозь когтями-мечами.
Тогда еще устраивались балы, тогда еще льоры не совсем расползлись каждый по своей норе. Чума окаменения долетала как дурные вести с дальних рубежей, не мешая плести хитрые интриги. Но вскоре противостояние свелось к единственной цели: заполучить портал в мир Земли.
«И что они там будут делать? Править? Уничтожать? Будто Нармо умеет править кем-то!» – недовольно морщился Раджед. Тяжелые думы окутали грузом забот и напомнили о прожитых столетиях. А рядом безмятежно дремало создание, что прожило не больше трех лет, крошечный срок по любым меркам, еще невероятно чистое духом, не ведающее о заговорах и подлости. Раджед почти завидовал, что утратил все лучшие черты, что связывали его с детством, с порой искренности.
– Рита… Рита… – тихо говорил он, зная, что его не услышат. – Странные у вас имена. Может, отправить тебя домой? Что, если Нармо нападет… И где твою дурочку-сестру носит теперь? Я тоже хорош… Хорош…
Он почти с нежностью и затаенным трепетом рассматривал ребенка, одновременно ощущая щемящую горечь: Эйлис уже никогда не услышит детский смех. И в том были виноваты они, все они, каждый. Кто действиями, кто бездействием развалил, раскрошил родной мир.
– София, зачем я себя так мучаю? – прошептал Раджед, но тут же нервно обернулся, словно устрашившись, будто кто-то услышит. Враги повсюду, в каждой тени, ползущей из угла. Раджед вновь осклабился, точно дикий зверь: – Огира! Ты поплатишься за это!
Он подавил в себе проявления слабости: милосердие, сострадание, печаль, – все лишнее, им ныне правил гнев. Он вновь подошел к зеркалу, улавливая отдаленные колебания янтаря, который София, очевидно, не выбросила. Теперь она парила где-то над Жемчужным морем, что распростерлось на востоке от Янтарного.
Раньше на дальних островах правили могущественные, но тихие чародеи под покровительством камня глубин, но их род прервался из-за завоеваний Аруги Иотила еще три сотни лет назад. Они слишком не любили сражаться. Глупые жертвы своего смирения. Раджед отчасти презирал их за это, потому что сам никогда не останавливался, даже когда ему претила собственная жизнь, изъязвленная гневом.
* * *
Каменные орлы несли ее в корзине через море, окутанное туманом. Софья приоткрыла глаза, видя над собой лишь бесконечное небо, затканное паутиной облаков. Напоенный йодистым ароматом моря, воздух приятным теплом касался кожи. Похоже, изменился климат, по крайней мере, озноб уже не прошивал острыми иглами.
Софья смотрела наверх, где лишь силуэты гигантских птиц разрезали небеса. Корзина не колыхалась, столь плотно и бережно обхватили ее когти. Вероятно, птицы за многие века научились аккуратно переносить свой груз. Ноша на дне приподнялась, однако за краем ничего не увидела, не сумев подтянуться. Да и опасалась выпасть, ведь внизу клокотали, ударяясь о рифы, волны. Значило ли это, что приближалась земля?
Но чья? Чужая, неведомая, отделявшая неизвестным количеством миль от Риты. На душе теснилась тоска, от нее в корзине делалось еще невыносимее, точно заперли в узкой раковине, закрыли на много лет створки, обрекли на безмолвие.
Софья приникла к щели, которая обнаружилась между туго свитыми прутьями, – предстала лишь водная гладь, временами искажаемая легкими волнами. Однако
