Диэр Кусуриури - Край Ветров: некроманс

Комната, куда я вошел, была, судя по всему, комнатой Ромы и его сестры. Внутри было светло, опрятно и на удивление чисто. Я прикрыл дверь и занялся разглядыванием мелочевки на полках. Вот совместная фотография: Ромка, помельче года на два, худощавая нескладная девочка и женщина с вьющимися осветленными волосами. Семейный портрет, вестимо.

Вообще, я заметил, что мальчик у нас довольно-таки интровертный. Замкнутый, другими словами. Он достаточно развязно вел себя тогда с Камориль, и на пляже; смело, без единой жалобы пережил побывку у веселых гостеприимных химер; вставлял свои пять копеек в разговоры, однако… этот взгляд миндалевидных темных очей, уходящий все время вбок, и сама манера держаться… у него большими буквами на лбу написано: «я себе на уме».

Я сел на диван. Итак, наша первоочередная задача — глянуть, что там ему написал дед. А так же, нужно просмотреть фото, на которых, якобы, мелькаю я. Вообще я стараюсь не попадать под дуло фотоаппарата, ну, в смысле, под объектив. Для меня это одно и то же, учитывая, сколько я живу. Это Камориль все равно, потому что он без башни, а мне так нельзя, нет. Пускай меня лучше забудут, чем поймут, что что-то со мной не так, очень не так.

Дверь приоткрылась, и в нее, как бы внезапно это ни было, вошла женщина в домашнем халате. Та, с фотографии. Улыбалась она достаточно мягко, однако, полагаю, очки на ней — не просто так, и что-то как-то очень уж несет от нее мелом и казенным домом, как выразилась бы карточная гадалка.

— Здравствуйте, так вы из музыкальной школы? — спросила она.

Бурю моих эмоций по поводу вопроса описать кратко — сложно, почти невозможно. Я и радовался, что Ромка придумал такое веселое вранье, что я даже подыграю в легкую, и сетовал, что мне придется-таки разговаривать с этой дамочкой. Я решил говорить мало и, по возможности, не открывая рта, как чревовещатели. Вот же полудурком я тогда выглядел, наверное…

— День добрый, — пробормотал я. — М-м… мы из хора.

— Мы? — вздернула брови женщина, присаживаясь на стул у стенки.

Тут в комнату вошел Ромка:

— Да, ма, там еще двое.

Когда мальчик подошел ближе ко мне, я прошелестел:

— Бери и пошли!..

Мне было неуютно в этом человеческом жилище. Стыдно, в моем-то возрасте!

— Может, вам чаю сделать, да вы мне расскажете, как у Ромы дела? — предложила мать Романа. — Кстати, меня Светлана Сергеевна зовут, а вас как?

— А его Геннадий Петрович, — вмешался Ромка, шелестя чем-то в шкафу.

Я кивнул, чуток скривившись от имени.

— Рома у меня как-то никогда особым слухом не отличался, я удивлена, что им интересуются из музыкальной школы. Он, конечно, ярко-выраженный гуманитарий, но…

Судя по всему, мальчонка смекнул, что я сейчас начну на стенку лезть. Как-то не в своей тарелке я себя ощущал, право слово. И с чего вдруг? Странная женщина эта его мать, явно не из тех, с кем можно драться подушками и лазать по деревьям… и не такая, которая тут же накормит тебя пирожками и супчиками. Я очень смутно себе представлял, какой тут нужен подход. «Камориль, спаси меня,» — взмолился я мысленно.

— Мальчик способный, — безапелляционно заявил бархатным голосом Камориль Тар-Йер, явившийся так вовремя, что я аж вздохнул от облегчения. Он чуть поклонился женщине с порога. — От чая мы, пожалуй, откажемся, а вот поговорить с вами — это именно то, чего бы мне сейчас очень хотелось. Тапочки вот эти можно надевать, да?

Нацепив красные тапки, он прошествовал вперед и грациозно, насколько это возможно в данной ситуации, опустился в вертящееся кресло у компьютера.

Я размышлял, куда делся Эль-Марко.

Камориль продолжил:

— Роман — очень талантливый мальчик, и сейчас как раз стартует международная программа по обмену студентами. Ну, знаете, симпатичных восточных деток отправляют на запад, чтоб им потом было сподручнее завоевывать мир, а наших отпрысков шлют к ним, туда, на берега красной луны, чтобы они вдоволь набрались чуждой им культуры. Наконец-то подобная практика докатилась и до нашего прекрасного города. Но это — дела удаленной перспективы, сейчас же есть реальная возможность поднатаскать Рому в плане сценического вокала. Сами понимаете, это потребует времени, и, вероятно, ему придется изредка пропускать занятия в школе. Повторюсь, в перспективе, я нацелен на то, чтобы помочь мальчику пройти отборочный тур в класс, который поедет…

Я перестал слушать. Судя по всему, Камориль уже все решил, сел на любимую лошадку и сейчас проецирует на даму все свое обаяние. Жаль будет, если дама на самом деле предпочитает усатых плотненьких дядь, типа начальника департамента исключительных дел.

Я глянул на Ромку. А он — на меня. Мальчик сидел на диване рядом со мной и держал в руках какие-то бумаги. Ромка опустил взгляд на свои руки, перебрал пару листков и выудил на свет пожелтевшее групповое фото.

Я вгляделся в размытые лица людей. Ромка указал пальцем на статного высокого красавца с острым, решительным подбородком, развитыми плечами, в серой кепке набекрень.

У меня в глазах помутнело, и я чуть куда-то не улетел. Я знал этого человека, наверняка знал. Знал определенно. А если не знал — то должен был знать. Он был таким… как будто воплощал в себе все то, что можно ценить в настоящем мужчине, плюс все это было сдобрено силой, искренностью и добротой, которая просто напросто сияла, искрилась, переливалась в его светлом взоре, печальном и мудром.

— Это дед, — сказал Ромка, — Даньслав Никанорович. Он тут молодой, он писал, что ты должен помнить его молодым.

— Я… знаю его, — проговорил я, — но… я не помню его.

Я поднял взгляд: Камориль встал с кресла и пошел за матерью Ромки куда-то вглубь квартиры. Я мог только предполагать, зачем.

— Смотри дальше, — сказал Ромка, — вот еще фотки деда, а вот эта, глянь — это же твоя рука.

Я вгляделся в фотокарточку: тот же самый статный мужчина с футбольным мячом, а на мяче лежит кисть с удлиненными ногтями. Владелец кисти безжалостно обрезан краем фотографии, но это все же вполне мог быть я. В то время таких «украшений», как длинные ногти, нормальные мужчины не носили, а рука определенно не женская.

— У меня тут еще есть два неотправленных письма к бабке, и письмо непосредственно тебе, Зубоскал.

— Давай, которое мне, — пробормотал я, пристально вглядываясь в черты мужчины на фото. — Думаю, не слишком красиво читать чужую личную переписку, пускай и покойных людей… Чай мы им не душеприказчики.

Ромка зашелестел бумагами и передал мне пожелтевший конверт. На нем было написано: «Мйару Вирамайна». Внезапно меня затрясло. Я не понимал, что такое творится, но у меня реально волосы на руках и затылке зашевелились и чуть ли не встали дыбом. Ромка поднялся и захлопнул форточку, в которую врывался тревожный сквозняк, а я открыл не заклеенный клапан письма и развернул сложенный вчетверо листок.