Я — сердце злодея - Елена Элари
К тому же меня в этом не обмануть. Я слишком хорошо запомнил энергетику ядов, этот особый "аромат" страданий и смерти, едкий и свербящий, забирающийся под кожу…
Не уверен, что все подобные мне, что все драконы умеют запоминать так "чувства", связанные с теми или иными вещами и явлениями. Но для меня они становятся едва ли не запахами, и поэтому я могу узнавать их, как бы внешне они не скрывались. А если речь о событиях, то могу предугадывать, предчувствовать их, даже если они в данный час всё ещё находятся за завесой времени.
Это, как почувствовать приближение грозы, когда небо всё ещё ясное. Оно ясное там, где ты, но это не значит, что за горизонтом нет чёрной, ужасающей своим величием бури.
Так и здесь.
В руках моих яд.
И пусть я… знал об этом едва ли не с первой нашей встречи (не скрыть ведь бурю в медальоне), сейчас на меня нахлынули воспоминания о том, как я впервые запомнил этот "запах".
— Папа, папочка! — мне было девять.
Я не был слишком беспечен. Не был слишком чувствителен, но в тот день, в тот час, я мчался по коридору сквозь витражные разноцветные рисунки, что отбрасывали окна на пол, дробя в себе солнечный свет.
Я был так рад…
Сейчас от того смешно и горько, ведь сам не понимаю, почему ощущал счастье.
— Папа!
А ведь обычно: "отец", "повелитель", "мой король"…
Двери его кабинета были тяжёлыми, резными и тёплыми.
Мои детские пальцы привычно потянулись к ним, но замерли в миллиметре от круглой массивной ручки — на мне не было перчаток. Забыл надеть их. В то время это случалось со мной довольно часто.
Благо беспечность моя прошла в тот же день. Больше я не позволял ей влиять на мою жизнь… Не из-за случайной беды, как можно было бы подумать, я никому не навредил.
Никому не навредил неосознанно…
Просто отец подарил мне пса. Громадного, чёрного и, тогда ещё лохматого, это после Мерзавец вырос в холёного прекрасного зверя. А в тот день я увидел причудливого и страшного щенка с горящими дикими глазами. И был очарован им.
На всякий случай натянув пониже рукав своей кофты (одежда не обращалась в прах, всё живое на ней было тщательно убито: магией, огнём и специальными зельями, хотя, как по мне, эти меры излишни) я толкнул, наконец, дверь и вбежал в просторный светлый зал, часть которого была похожа на балкон и выходила под куполообразный стеклянный потолок, а потому её заливало солнце.
Там, за письменным столом, и сидел мой отец: высокий, бритоголовый, с седой аккуратной бородой и кустистыми бровями. Он был уже довольно стар, но стоило взглянуть в его ярко-синие, слишком живые глаза, это тут же забывалось.
Я не был на него похож, но хотел, надеялся, что поведением пошёл в него: спокойного, рассудительного, мудрого.
Это сейчас понимаю, что совсем иной…
А в то время, видя отличия от него, тешил себя мыслью, что внешне и нравом я в мать, и это можно исправить. Да только однажды видел её на фреске, светлую и неземную. Что ж…
Отец говорил, что я весь в деда, рассказывал мне байки о нём вечерами у камина, поглаживая гончих по их узким благородным мордам, а я слушал, дурачок, раскрыв рот.
Дед мой, говорили мне, был колдуном, отличным воином, черноволосым и смуглым, с изумрудами вместо глаз, не иначе.
Но мне что до него? Ни одной картины не видел с ним, в жизни не встречался, ни голоса не слышал, ни мимолётной встречи не было, так, герой легенд и сказок. Хотя в детстве мне нравилось и это. Как и рассказы о том, что служил ему настоящий чёрный волк…
И вот, я открываю дверь, подбегаю к отцу, и тот достаёт мне из под стола чёрного лохматого страшного пса.
И улыбается лукаво.
— Держи, — говорит, — мерзавца. Сгрыз все ножки стола, зубы, видимо, режутся.
А я тяну руки и вновь вспоминаю лишь в последний момент, что перчаток на них нет. Отдёргиваю ладони, а пёс возьми, да лизни по моим пальцам своим шершавым языком! Долго потом скулил, бродил по янтарному полу, опустив голову и потирая лапой морду. А я стоял и, будто маленький ребёнок, всхлипывал, пытаясь не разрыдаться. И боялся взглянуть на отца, однако поднял на него виноватый, пока ещё чистый и наивный взгляд.
Он хмурился, наблюдая за Мерзавцем (я и правда поверил, что его так зовут, никогда ведь ранее слова такого не слышал), как вдруг потрепал меня по волосам (в отличии от меня, на нём для этого были перчатки), взял со стола стакан с водой и подал щенку. Но как только тот собрался попить, чтобы облегчить боль от обожжённого языка, отцу стало нехорошо…
Он схватился за грудь и упал на колени. И именно тогда я ощутил, как "пахнет" смертельный яд.
— Отец! — бросился к нему, чтобы придержать за плечи. А от упавшего на пол стакана образовалась серебристая лужица, от которой я едва успел отогнать щенка. — Что мне делать? — совсем растерялся, будто ребёнок. Хотя было мне уже девять. Целых девять лет. Но отец не осудил, и в дальнейшем не вспоминал мне моего промедления.
— Амил… — прохрипел он тогда. — приведи Амила.
И я, зачем-то схватив подмышку щенка, вихрем бросился за лекарем.
Всё закончилось хорошо, конечно. Но в память это врезалось намертво.
И вот теперь в моих руках яд страшнее, чем тот, который был у моего отца в стакане (к слову, мятежников нашли и казнили уже на следующий день), но волновало меня другое.
Я думал вначале, что яд предназначается мне. Это не тревожило — разве же не почувствую его в еде или напитке? Какой магией могла бы Хель скрыть его от меня? Поэтому я решил оставить всё, как есть, рассудил, что так ей, должно быть, спокойнее. Да и не поспешит Хель сбежать, иначе, когда ещё предоставится ей случай погубить тёмного властелина?
Эта мысль, каюсь, забавила меня…
Теперь же думаю, что я глупец. Что… Что если яд этот она приберегла для себя самой?
Отчего-то это предположение ввергает меня в ужас и что-то начинает тянуть и ныть за рёбрами. Быть может, сердце, которое всё же у меня есть…
Хорошо, что я не тронул её теперь, хорошо, что сдержался, иначе одни боги знают, что сделала бы с собой эта мелария.
И всё же, меры я принять обязан. А потому, пронзая её взглядом,
