Ловушка для княгини (СИ) - Луковская Татьяна

— Не смей трогать мою мать!!! — в ярости кинулась на него Настасья и, наверное, выцарапала бы ему глаза, если бы дорогу ей не заслонил Яков. — Кровь княгини Ефросиньи на тебе, Иуда!

И опять гробовая тишина, от брошенного обвинения у бояр вытянулись лица. Настасья и сама пожалела, что выкрикнула это, ведь доказательств нет, а обвинение без доказательств — пустоцвет, плода не даст.

— Вы слышали?! Слышали?! — трубным басом зарычал Микула. — Она еще и безумна, бесы ее водят. В монастырь ее надобно, немедля. Этак она всех нас, Бог весть в чем, обвинит.

— Обвинение тяжкое, — мрачно проговорил Домогост, — к князю посылать надобно, что он на то скажет.

— Но… — попытался возразить Микула.

— Без князя слова то не решим.

И бояре согласно закивали, Микула остался в одиночестве. Малая битва была выиграна. Но на душе у Настасьи было гадко. Вот и чиста она, и невиновна, а словно Микула над ней мешок с золой вытряс.

В опустевшей гриднице они остались с Яковом одни.

— Благодарствую, — печально глядя куда-то в темный угол, мрачно проговорила Настасья.

— Тебе, светлейшая, благодарность, что князя из омута выволокла, уж и не чаяли, — шмыгнул носом Яков.

В комнату незаметной кошкой пробралась Фекла.

— Чего стоите-то? Дел непочатый край, — уперла она руки в бока, — клеветниц этих Никодимовых…

— Выгнать прочь! — перебила ее Настасья.

— Да нет, — сощурилась Фекла. — Нельзя их выгонять, они языки распустят, такого про тя, светлейшая, наплетут. Запереть их надобно, да выпытать — по чьему наущению клеветали. А ты, Яков, людей пошли на торг, пусть слухи распускают, что бояре княгиню оклеветать хотят, чтобы волю свою над князем иметь да люд простой обижать, про кольцо украденное, про Микулу, дескать, ворог князя и прочее. Посад такое любит, сразу подхватит. Да живее, эти-то тоже не дремлют там, клевету по граду носят.

«Это уже открытая война!» — промелькнуло в голове у Настасьи.

Глава XXIII. Огонь

И Рождество, и Святки прошли в противостоянии. Часть бояр поддерживали Микулу, часть, вроде Домогоста, делали вид, что их дело — сторона, и лишь некоторые робко выражали сомнение в виновности Настасьи. А что касается горожан, то здесь страсти кипели нешуточные, вплоть до мордобоя сторонников милостивой хозяйки и противников, поверивших очернителям, либо подкупленных ими. Проходя на службу в окружении гридней, Настасья могла услышать за спиной и поносные речи, а могла и похвалу, и благословение.

Запертые в клети сестры Некодимовы с перепугу выложили Якову, что нанял их челядин боярина Микулы, больше ничего выведать у них не удалось. Город бурлил слухами, ждали князя или хотя бы вестей от него.

Посадник исполнил обещанное и демонстративно отправил на поиски Всеволода гонцов. Но поехали ли они на самом деле к князю? Может завернули в ближайшее селение и попивают бражку. Надо ли выкинуть Домогоста из числа подозреваемых? С одной стороны, он вступил в спор с Микулой и защитил княгиню на совете, но с другой — это может быть показным, заранее обговоренным — ты, мол, наскакивать станешь, а я вроде как с краю постою. Не запятнав себя прямыми нападками на княгиню, посадник сможет сохранить хорошие отношения с вернувшимся князем. Ведь только у Домогоста вырисовывался более-менее ясный мотив — желание стать тестем самого Всеволода.

Настасьей одолело вдруг жгучее любопытство: а какая она, дочь Домогоста, почему княгиня никогда не видела соперницу, из-за которой терпит столько мук? Кто может ей рассказать? Фекла? Но Настасье не хотелось, чтобы кто-то знал про то, как она ревнует мужа, что у нее есть какие-то сомнения в прочности брачного союза. Кто же тогда? Холопки? Так после случая с Никодимовыми сестрами, что до сих пор томились в затворе, доверия к челяди и вовсе не было. А если Параскева?

Княжна, раскрасневшаяся, прибежала с мороза, вдоволь накатавшись на саночках вместе с боярскими дочками. Прасковья впервые в жизни, с разрешения мачехи, участвовала и в святочных посиделках, и в гуляниях. Девочка, казалось, не замечала сгущающихся над семьей туч, отдаваясь праздничной кутерьме. Настасья этому только радовалась, пусть порезвится молодой лошадкой, кто знает, что будет завтра.

— Скажи, Прасковьюшка, — подсела к падчерице княгиня, — ты всех боярских дочек ведаешь?

— А как же? — с гордостью подбоченилась Прасковья.

Настасья оглянулась, не слышит ли кто, и небрежно спросила:

— А Домогостову дщерь?

— Калечную? Нет, она за двор не выходит.

— Что значит «калечную»? — не поняла Настасья.

— Хворая она с рождения, и хромая. Она даже в церковь не ходит, ее попы дома окормляют.

Настасья пораженно застыла, мысли разбежались: «Хворая? Как же так? И на ней Всеволод собирался жениться? Зачем? Чего ради? Ну, сказала же Фекла, что он после смерти Ефросиньи чудил. Приставали, должно, к нему — надобно снова жениться, он к Домогосту и посватался, ему, видать, все равно было. Но если она сильно хворая, она же не родит наследника, зачем тогда они Ивашу травили?»

— Скажи, Прасковья, а отец, князь наш… — Настасья замялась, стоит ли у ребенка такое выспрашивать, и все же кинулась с головой в омут, — отец твой к дщери Домогостовой сватался?

— А ты откуда знаешь? — удивленно открыла рот Прасковья. — Батюшка велел тебе то не сказывать.

— Почему? — что-то важное все время ускользало от Настасьи.

— Того не ведаю. Сказал, мачехе не говори, да и все.

Настасья отрешенно оперлась о стену. «Когда же закончатся эти недомолвки, зачем скрывать было?» — злилась она на Всеволода.

— А еще батюшка наказывал дурным слухам о тебе не верить, коли чего в граде плести станут. Вот я и не верю, — Прасковья посмотрела на мачеху большими синими глазищами.

— Тяжело нам сейчас без батюшки, — приобняла ее за плечи Настасья, — скорей бы уж его царь выпустил.

В самый жгучий февральский мороз, когда зима выжимала из себя последнюю свирепость, караульные заметили небольшой отряд всадников. Княгине сразу же доложили. Она кинулась на заборол, за ней туда же побежали и бояре. Всем было любопытно — кто это, и что за вести несут?

Малый отряд, значит это не Всеволод, дружину он не бросит, вспыхнувшая у Настасьи было надежда растаяла. Всадники проскакали вдоль крутого обрыва скованной льдом реки, переправились, подбираясь к валу. Уже можно было различить не только очертания фигур, но и лица. Отряд вел Ермила!

«Один? А где же Всеволод? Что могло произойти?» Настасья кинулась по крутой лестнице вниз, на ходу читая про себя горячие молитвы Богородице. Воздуха не хватало, тело одолевал жар, а ноги деревянели, не желая сгибаться.

Когда воротники отперли тяжелые створы городских ворот, княгиня в окружении гридней и бояр уже стояла у входа, с ужасом и надеждой заглядывая в образовавшийся проход.

Ермила первым соскочил с коня, махнул спутникам отъехать в сторону и пешим пошел к знатной толпе. Настасья, не дожидаясь, полетела ему навстречу:

— Где князь?! Жив ли?! Почему ты один? — вырвались потоком не дающие покоя вопросы.

— С князем все ладно, — буркнул Ермила, избегая смотреть Настасье в глаза.

«Ладно? Ладно! Живой!» — камень свалился с плеч.

— А отец?

— Князь Димитрий в здравии, — опять потупился Ермила.

— Отчего ж не едут? — уже мягким ровным тоном спросила княгиня.

— Царь на закат силу повел, за Карпатами воевать. Наших с собой потащил, к концу весны, раньше и ждать не стоит, — кашлянул Ермила.

«К концу весны! — эхом отозвалось в сознании. — Так долго!»

Рядом загудели бояре, обсуждая новость.

— А я вот приболел, кашель дурной душит, — Ермила в подтверждение снова кашлянул, — так меня князь вымолил отпустить.

— Гонцы мои где? — рявкнул Домогост.

— Так обратно не выпустили, всех на ляхов гонят, — развел руками Ермила, — уж больно твои молодцы дюжие.