Наследница достойных (СИ) - Ваганова Ирина Львовна
«Сердце должно гореть любовью».
Я снова и снова пробегала глазами эту фразу. В моем превратившемся в уголек сердце теплилась тоска по родителям и сестрам, тлела обида на манипулирующих мной людей и слегка дымилось сочувствие к погибающему человечеству. Любви и горения — близко не наблюдалось. От огорчения я ослабила внимание и очнулась лишь на последнем абзаце:
«Наследница, посчитав проклятый мир недостойным спасения, должна покинуть его, пройдя по каменной спирали и шагнув в черноту. Путь в иной мир темен и страшен, но в конце наследницу ожидает свет и любовь».
Ниже было знакомое изображение каменного вихря. Что же получается? Врата в мир достойных находятся на месте нашего замка? Я стояла рядом с ним в самом начале пути! Схватившись за голову, застонала. Вернулось ощущение испуга, охватившее меня, когда камни пришли в движение, затягивая в воронку. Темную и страшную. Но за ней свет и любовь. Зачем я выкарабкалась?! Давно могла вернуться в семью!
Резко дернулась, заслышав крадущиеся шаги — Лавдий подошел, не дожидаясь зова:
— Что с тобой, Аделия?
Я перевернула страницу и ткнула в первый пункт примечаний:
— Это как?
— А-а-а… э… — раскрыл рот инок. Склонился, вчитываясь, потом выпрямился и шумно выдохнул: — Впервые вижу.
— Да ну?! — не поверила я.
— Здесь был древний текст, не поддающийся анализу.
Он закрыл лицо ладонями и довольно долго стоял, чуть покачиваясь. Я могла лишь глазами хлопать, не зная как реагировать на это заявление. Собравшись с мыслями, уточнила:
— Хотите сказать, что он сам как-то перевелся?
Монах отнял руки от лица, взглянул на меня восхищенно и опустился на колени:
— Хранители ведут тебя, избранная.
Я, сердито поджав губы, захлопнула книгу и поднялась с намявшего мне весь зад стула. Хранители, как я поняла, только что указали мне путь домой.
Теперь нужно было выбраться из монастыря. Судя по приему, так просто меня не отпустят. Я застыла, глядя на горную вершину и сожалея, что не родилась птицей. Для них крепостные стены — не преграда. Но поскольку крыльями меня природа не одарила, придется действовать хитростью. Для начала надо остаться одной и поразмышлять.
— Проводите меня в келью, пресветлый, — попросила я.
Лавдий молитвенно сложил руки и покачал головой:
— Старец ждет. Мы должны успеть до вечерней службы.
— Что за спешка? — прищурилась я. — Неужели непонятно, что мне нужно все как следует переварить?
— Братья не одобрят, если избранная пропустит вечерние молитвы. Как и то, что она не посетила старца.
— Не одобрят, значит? — я чувствовала, как в груди разрастается недовольство. — Никого не беспокоит, что я не одобряю стремление заставить меня делать то, чего я вовсе не обязана?!
Лавдий, как мне показалось, испугался. Он дал волю своему звонкому голосу, и я вздрогнула от неожиданности:
— Адель! Мы стремимся помочь! Не отвергай!
— Ладно-ладно, — примирительно сказала я, — ведите к старцу. Но насчет службы не обещаю. Скажете братьям, что помолюсь келейно.
Монах улыбнулся одними глазами и знаком предложил следовать за ним. Мы покинули братский корпус и, пройдя по гранатовой аллее, попали в дальний уголок монастырской территории. Здесь среди благоухающих роз всевозможных оттенков прятался беленый дом в два этажа по четыре окна в каждом. К входу вела единственная ступенька с низенькой лавочкой и козырьком на резных опорах. Лавдий ступил на крыльцо, стукнул по прикрепленной к стене металлической пластине деревянным молоточком, привязанным тут же, и опустился на колени.
— Светлейший, к вам наследница достойных! — звонко выкрикнул он.
Спустя минуту из-за двери послышался скрежет. Напротив лица стоявшего на коленях монаха открылась щель, оттуда раздался сиплый, каким бывает после долгого молчания, голос:
— Пусть идет в горницу. А ты ступай прочь.
Лавдий поднялся с колен, шагнул в сторону, кланяясь мне:
— Прямо по коридору белая дверь. Тебе туда.
Я замешкалась — как же найду дорогу обратно? Но монах жестом показал, что подождет меня под прикрытием кустов акации. Кивнув, я поспешила в дом, в три шага преодолела коридор, миновав левую и правую арки, толкнула белую дверь и замерла, увидев убегавшего ребенка. Судя по росту ему было не больше пяти лет. На голове болтался серый колпачок, из-под платьица виднелись тоненькие ножки, на одну из них — немного искривленную и короткую — дитя припадало. Я огляделась, не находя старца, и снова посмотрела на ребенка. Он забрался на стул, стоявший напротив двери, и развернулся ко мне лицом.
— Оу… — только и смогла произнести я. Лицо было покрыто морщинами и легким светлым пушком вместо бороды.
— Чего застыла? — все так же сипло поинтересовался человечек и крохотным пальчиком указал на подушки, разбросанные на полу перед ним.
Предположив, что нужно вставать на колени, я ослушалась — продолжала осматривать комнату: здесь было чисто, светло, на подоконниках цвели бегонии и цикламены.
Старец — нетрудно было догадаться, что это он, ведь комната была пуста — гаденько засмеялся и спросил:
— Бунтуешь, красавица?
Я пожала плечами. Больше всего мне хотелось развернуться и уйти, но человек с телом ребенка и лицом старика вызывал острую жалость, которая перекрывала неприятное впечатление от его голоса и смеха.
— Ну, сядь, что ли, — предложил он, наконец, — за ширмой возьми табурет.
Я прошла в дальний угол, заглянула за обтянутую белым шелком ширму и обнаружила там пирамиду из подставок для ног. Взяла одну. Сидеть на ней было неудобно, зато наши глаза оказались приблизительно на одном уровне. У старца они были необычайно большие, очень печальные темного, почти черного цвета. Выражение их совершенно не сочеталось с манерой непрерывно посмеиваться и говорить снисходительным тоном.
— Ну… — снова заговорил он, — рассказывай.
— Вы же все сами знаете, — съязвила я.
— Знаю… нет ли… дело не во мне. Что надумала, говори. — Сиплость исчезла, голос зазвучал тепло, приветливо даже.
Меня потянуло на откровенность:
— Не готова я, Светлейший, жертвенным агнцем становиться.
— Кто ж на такое по собственной воле подпишется? Разве дурачок неразумный.
— Но можно было подготовить как-то, — упрямилась я, — объяснить. А то обманом заманили! Обидно.
— С этим не спорю, — старец сцепил ручки на животе и, откинувшись на спинку стула, покачивал скрещенными ножками. — Объясняли герцогу. Уговаривали тебя в монастыре оставить. Уж тогда бы подготовили! Да уперся отец твой: не отдам дочь, и все тут. Пришлось обманом.
— Хотя б спросили меня, а то… скрыли, что отказаться могу.
— Это, красавица, милость Хранителей проявила последние страницы святой книги. Из нас никто не ведал. — Он поднял глаза к потолку, словно пытаясь разглядеть там что-то, и задумчиво спросил: — Меня, думаешь, готовили? Мнением моим интересовались? Узнал о предназначении в семь, а не как ты — в семнадцать. Каково мальчишке приходится, когда друзья на голову выше и все растут, а ты будто темечком в твердь небесную уперся, на месте стоишь? Хорошо, матушка и такого меня любила без памяти. Да все твердила: «Избран ты, Филий. Потому тебя Хранитель обычного тела лишил, чтобы оно от духовных подвигов не отвлекало». — Он засмеялся беззаботно и подмигнул мне: — И не отвлекает ведь!
Я уперлась локтями в колени, благо из-за низкого табурета это было удобно, и устроила подбородок на ладонях. Спорить со старцем больше не хотелось, но и согласиться я не могла.
— Нет в моем сердце любви, Светлейший. С этим ничего не поделать.
— Нет, говоришь? — посерьезнел Филий. — Ты способна любить, так неужели никого не встретила, кто зажег бы твое сердечко?
— Все, кого я готова была полюбить, отказались от меня.
Старец засмеялся и хлопнул в ладошки, как делала девятилетняя Зои, удачно бросив мяч во время игры.
— А ты, выходит дело, безответно любить не желаешь?!
— Как… это? — я распрямилась и, не моргая, смотрела на старца.
