Рейчел Уорд - Числа. Хаос
Это я.
Я — человек на картине.
Я — человек с пламенем в глазах.
Кажется, меня сейчас стошнит. Стараюсь отвлечься от запаха дыма, от злобного треска пламени.
— Что это?
Бабуля подходит к нам и смотрит из-за моего плеча. Дым ее сигареты летит мне прямо в лицо, я кашляю. Она машет рукой, отгоняет дым от меня, только уже поздно. Я опять там: валяюсь и костре и ничего не могу поделать, а пламя так и вгрызается в меня. Кашляю так, что все кишки наружу просятся, нечем дышать…
Хватаясь за стенки, ковыляю к входной двери. Во дворе сгибаюсь пополам, икаю, кашляю над бабулиной коллекцией садовых гномов, и в конце концов меня рвет.
— Адам! Адам! Что с тобой? Аккуратнее, это же Норрис! Он мой любимый. Ну вот, прямо на него…
Бабуля рядом, смотрит, как я выплевываю все, что нашлось в желудке. Потом проходит последний спазм и мне становится легче. Холодный вечерний воздух наполняет легкие, и я потихоньку распрямляюсь и встаю. Мы не сразу идем в дом, сначала я немножко дышу и вспоминаю, что такое быть человеком. Бабуля сокрушенно цокает языком — огорчается из-за гномов.
Когда мы возвращаемся, Нельсон убирает ноут в сумку.
— Где она, эта картина? — спрашиваю я.
— У Паддингтонского вокзала, под путями, рядом с Уэстбурн-Парк-роуд.
— Надо пойти туда поглядеть.
При одной мысли об этом у меня поджилки трясутся.
— Нельсон…
— А?
— Уезжай из Лондона. Сматывайся отсюда.
— Как? С мамой, с братьями? Куда нам деваться?
— Не знаю — куда угодно. Куда угодно с этой карты.
Нельсон трясет головой:
— Ну, можно попробовать. Только что мне им сказать? Как уговорить уехать?
— Не знаю я! Это вопрос на миллион долларов, если бы я знал ответ, то объявил бы на всю страну! Заставь всех уехать. Убраться из Лондона.
Бабуля смотрит на меня, и глаза у нее сверкают.
— Так-то лучше, — говорит она. — Вот это боевой дух!
— Ба-аб…
Опять она глядит на меня как на Мессию.
— Адам, это в твоих силах. Ты можешь всех спасти.
Нельсон так и стреляет глазами то на меня, то на нее. На его месте я бы бежал отсюда сломя голову и не оглядывался. Но он — не я, и, вместо того чтобы броситься к двери, он говорит:
— Интернет. Там можно сделать все что угодно. Главные серверы и поисковики уже контролируют, но есть целый пласт, до которого пока не добрались: блоги, форумы и чаты, их же миллион. Можно распространить информацию там, никто тебя не успеет остановить.
— Ты гений, — говорю.
Нельсон мотает головой, но все равно видно — приятно ему.
— Строго говоря, у гениев ай-кью должен быть выше ста сорока, а у меня только сто тридцать восемь.
— Что такое пара очков для настоящих друзей? Слушай, я в Интернете ни шиша не понимаю. Поможешь?
Он хмурится:
— Ну, не прямо сейчас. Я про парасети мало знаю. Надо создать себе поддельный ай-пи-адрес и придумать, как сделать так, чтобы меня не засекли.
— Попробуешь?
— Конечно.
Он дает мне свой номер мобильника.
Бабуля закрывает за ним дверь и улыбается мне от уха до уха.
— Дело пошло, Адам. Мы с тобой изменим ход истории.
Мне бы ее энтузиазм. Хотел бы я верить, будто от меня что-то зависит. Но я-то помню про числа и про то, что раньше мне никогда не удавалось их изменить. Мама, Джуниор, Карл. Наверное, мы сами себя дурачим.
А посреди всего этого — кучи чисел и миллиона смертей, которые вот-вот обрушатся на Лондон, — я. Кто-то нарисовал меня в самом эпицентре, в самом пламени. Наверняка этот кто-то меня знает или видел, и знает мое число, иначе он не мог бы вот так нарисовать мою смерть.
Значит, собирать манатки я сегодня не буду: у меня теперь другой план. Надо найти человека, который меня нарисовал. Найти его и посмотреть ему в глаза.
Выхожу из дому рано-рано, сначала еду на одном автобусе, потом на другом, потом иду пешком. Нужно идти вдоль рельсов, и скоро я вижу вдали туннель. Улица, которая ведет к нему, пуста. Ветер поднимает и бросает мне в лицо какой-то мусор. Я уворачиваюсь и бегу дальше.
Тут темно даже днем. Стены по обе стороны все в граффити. Подбегаю ближе и притормаживаю. Останавливаюсь у входа: мне вдруг становится страшно. Заставляю себя сделать несколько глубоких вдохов и все-таки вхожу. Первым делом замечаю, что рукам и лицу становится холодно, а звуки снаружи приглушаются, зато внутри все гораздо громче, даже подметки шаркают по шершавому асфальту с оглушительным скрежетом. Пахнет сыростью, темнотой и плесенью — и вдруг я вижу кое-что еще.
В нос попадает дым, щиплет горло. Треск пламени. Женский крик.
И все это прямо передо мной.
Картина из Интернета — лицо. Мое лицо. И тут я вижу, какая она здоровенная, эта картина, какая громадная, до самого потолка и в пять метров шиной.
— Не может быть, — говорю я, и голос отдается от стен.
Даже на экране, по частям, это был шок — а тут…
Хочется отойти на несколько шагов и посмотреть, на все целиком, но отходить тут некуда: туннель шириной всего в несколько метров.
Поэтому я подхожу поближе. Рука у меня трясется, все тело ходуном ходит. Кожа горит, между лопатками течет струйка пота, даже шапка вся промокла. Трогаю стену. Какие огромные буквы. Прижимаю ладонь к картине, растопыриваю пальцы, и все равно едва-едва закрываю только нижнюю половину семерки. Стена жутко холодная, а кожа у меня пылает. Снимаю капюшон, стаскиваю шапку, подхожу к стене вплотную. Кладу на нее обе руки, наклоняю голову, прислоняюсь лбом к кирпичам.
Это прямо как услышанная молитва. Я всю жизнь держал числа в себе, и вот доказательство, что я не одинок. Про это знает кто-то еще. Цифры «2027» преследовали меня. Но тут, в холодном темном туннеле в Вест-Энде, возле этой картины, где меня окружают, захлестывают смерть и разрушение, здесь я понял, что эту боль делит со мной кто-то еще. Как будто я домой вернулся.
Кирпич под пальцами оживает. Я чувствую это кожей. Он гудит мне в уши и просачивается сквозь подметки. Я снова слышу грохот, крики, вижу поднимающееся пламя, глухой рокот, все громче и громче. В голове не остается ничего, кроме него. Я держусь на ногах, но зажмуриваюсь. Вибрация и рокот — это одно и то же, они громоздятся вокруг, внутри. Пламя и лица перекошенные, искаженные, испуганные.
Открываю рот и кричу. Так я кричал, когда упал в костер, по-звериному, из самой глубины. Туннель — больше не камни и кирпичи, а живое, дикое, ревущее чудовище, оживший кошмар. Крик все длится и длится, пока не кончается воздух.
Отхожу от стены и открываю глаза. Не знаю, что со мной сделалось, что было на самом деле, а что примерещилось. Руки закоченели. Растираю пальцы, подношу ко рту, дышу на них. Диски света в концах туннеля серые, на их фоне видны косые струи дождя. Глаза шутят со мной шутки: их сбило с толку, что снаружи светло, а здесь темно, и картина у меня прямо перед носом, поэтому я не сразу замечаю, что в дальнем конце туннеля кто-то стоит — не идет, а просто стоит.
