Лесса Каури - Фаэрверн навсегда (СИ)
Тами встала, подошла сзади, остановилась рядом. Оба смотрели на живописно раскинувшуюся внизу Кардалену, на яркие крыши, на колокольню храма, над которой кружила голубиная стая.
— Мне не следовало спрашивать об этом, — помолчав, сказала рыжая. — Викер, ты простишь меня? Все это не мое дело!
И так она сказала это ‘не мое дело’, будто и не было между ними минут близости. Отчего-то собственное раздражение показалось Викеру пресным по сравнению с ее словами.
— Все это в прошлом, — буркнул он. Не зная, как сказать ей ‘прощаю’, ляпнул: — Хочешь увидеть маковое поле? Такое красивое!
Она доверчиво вложила свою руку в его. От этого движения сердце ар Нирна заныло, словно готово было проститься с ней! Простые движения — рука в руке, поцелуй, голова, склоненная на плечо — давали такое острое ощущение бытия, что становилось больно. Мир приобретал четкость и краски, и выглядел совсем не так, как раньше. Почему только рядом с ней? Единый, почему?
Не говоря более ни слова, он повел Тами туда, где встретил Риза. Остановился на краю поля, давая ей время осознать его великолепие. Тамарис широко распахнула глаза, в которых отражался алый, шагнула с тропинки в заросли. Нежные лепестки цветов казались призрачными, нежными, невозможно тонкими и трепетными. В них играли золотинки, смущенно взблескивали, когда цветы клонили головки к земле при порывах ветра. Над полем стояло мерное гудение — это пчелы собирали нектар, перелетая от цветка к цветку.
Тамарис медленно шла вперед, словно прислушиваясь к себе. Вела ладонью по нераспустившимся бутонам и раскрытым цветам. Казалось, она пребывает в трансе.
Гул усилился. Насекомые поднимались в воздух, собирались над головой монахини в медленно кружащую воронку.
— Тами! — обеспокоенно крикнул Викер. — Посмотри наверх!
Она остановилась, запрокинула лицо.
Какое-то мгновение паладину казалось, что пчелы сейчас набросятся на нее, и он замер в ужасе, лихорадочно раздумывая, что предпринять. Но вдруг от пчелиной воронки, ставшей густо-черной и медлительной от обилия насекомых, отделилась тонкая нить, оформившаяся в четко выраженный знак стрелы. Потянулась на запад, разматывая воронку, словно клубок ниток.
Открыв рот, Викер смотрел, как тянется и исчезает за полем, за горизонтом пчелиный рой, удерживающий знак. Как падает на колени в маковую красноту Тамарис, глядя в небеса и безмолвно шепча молитву. Как на миг выглядывает из-за тучи солнце, лаская ее хрупкую фигурку лучом, заставляя рыжие волосы вспыхивать огнем. Ар Нирн однажды видел прежнюю королеву. Родители взяли его с собой ко двору, и он с восхищением разглядывал не столько трон с сидящими на нем правителями, сколько рыцарей, охраняющих залу. Потому и запомнил Её Величество смутно… Яркой лентой мелькнула в памяти красно-рыжая коса, длинной в пол, кажущаяся огненной!
Тамарис…
Он знал, что следует делать!
Она уже стояла рядом, и в глазах, как и тогда, плескалась странная синь.
— Есть пророчество, Викер, — сказала она, — пророчество о земном воплощении Великой Матери!
* * *Я поведала ему о знаках, которые должны указать на проявление Сашаиссы в человеческом обличье в мире людей, но понимала — он не верит мне. Паладин видел два из них, однако в душе не мог или не хотел соотнести увиденное с тем, что я рассказывала. У меня же не было никаких сомнений: она уже бродила неузнанной среди нас, где-то на западе — именно туда указывали знаки: улетевшие птицы, направляющая стрела пчелиного роя. Наверняка, в других местах люди наблюдали похожие явления.
В пророчестве говорилось о том, что Богиня, любящая своих детей, не раз и не два защищала их от зла, пришедшего извне, каждый раз становясь человеком и погибая в битве, чтобы вновь возродиться божественной сущностью. Но, неустанно изыскивая зло среди людей, она спешила делать добро — исцелять их души и тела, соединять сердца, даже разбитые склеивать заново, даря новый смысл жизни. Человеческий срок Воплощённой был недолог, однако именно в его границах прекращались войны и эпидемии, находились новые чудодейственные средства исцеления опасных болезней, некоторые страны совершали эволюционный рывок, принимая законы, которые были написаны не ради самих себя, но ради народа. Появление Сашаиссы сейчас давало надежду, что моя несчастная родина, наконец, освободится из-под пяты Первосвященника, и более никогда не будут гореть обители, уродоваться храмы, погибать люди из-за ‘не той’ веры! Конечно, вряд ли Великая Мать снизошла до нас из-за него, Первосвященника Файлинна, наверняка, нашлась более серьёзная причина, но любое её появление среди людей влияло на нас благотворно, касаясь лучших струн души, возрождая свет в душах. Моё милосердие к паладину не было ли приметой того же?
Викер с силой потёр лицо. Как человек, который проснулся не до конца.
— Идём, я хочу тебе кое-что показать.
Взяв меня за руку, потащил за собой. Я несколько раз оглянулась, запоминая маковое поле, отныне ставшее для меня священным.
Мы вернулись в Кардалену, и паладин отвёл меня… в местную школу. Аккуратное каменное одноэтажное здание стояло неподалёку от трактира, в котором мы остановились. С силой, напугавшей даже меня, он застучал в запертые двери. Послышался звук отодвигаемого засова и на стук выглянула суровая могутная старуха с палкой в одной руке и связкой ключей в другой.
— А ну-ка не балуй! — потрясла она палкой перед носом у Викера, вовсе не испугавшись его. — Вот я тебе! Чего надо!
— Простите, матушка, нам бы какую-нибудь книгу о королевской династии Вирховена посмотреть! Очень надо! — смиренно попросил он.
Старуха подозрительно посмотрела на него, пожевала бледными губами, видимо, размышляя на тему ‘ходют тут всякие’, но дверь перед нашими носами не захлопнула. Развернулась и пошла по коридору, постукивая палкой о дощатый пол. Мы последовали за ней.
— Вот! — опустила она на стол в одной из учебных комнат запылённый талмуд, на котором старовирховенской вязью было начертано: ‘История королевского рода правителей Вирховена, от самого Крисса Великого начатыя и во тьму времен уходящия’.
Я замерла, словно змею увидела. Только сейчас поняла, что именно паладин хочет показать мне. Портреты моих настоящих родителей!
Мама!
В носу защипало, перехватило горло. Как я жила столько лет, не повторяя этого слова? Почему сердце молчало, не звало в тоске? Может быть, потому, что отец давал мне любви с лихвой? И когда мы поссорились, мой мир разбился стеклянной игрушкой, заставив меня искать новый смысл жизни? Смысл, который я нашла только в Фаэрверне?
