Маргарита Дорофеева - Глаза странника
— Никаких "когда тебе"! Тебе….надцать, поняла?
— Конечно, зайчонок!…надцать- самый прекрасный возраст! А, главное, он никогда не закончится!
Домой мы вернулись поздно, поплескавшись в душе, легли спать.
Полусонная Яна, обняв меня, прошептала:
— Мам, насчет Гуська… Не лезь, как Юра на рожон. Пиши, но думай. Ты мне очень-очень нужна.
— Спокойной ночи. Не беспокойся, родная…
Наутро, позавтракав, я заглянула в комнату дочери. Яна крепко спала, обхватив подушку.
" Счастливое время- каникулы"- улыбнулась я про себя, вспоминая, как когда-то тоже считала дни до их начала.
Глава16
Я ехала на работу со вполне созревшим решением навестить сегодня Береговой переулок, дом номер 23, где проживает Анастасия Агафоновна Частик вместе со своей дочерью Валентиной.
Такая возможность выдалась мне только после обеда.
Я подъехала на своей "девятке" к убогому домишке, наполовину утонувшему в зарослях старых деревьев.
Сердце тревожно колотилось — я волновалась, иначе и быть не могло.
Решила просто понаблюдать, не выходя из машины. Поначалу казалось — в доме полное затишье. Но спустя какое-то время я заметила, как колыхнулась в коридоре выцветшая занавеска, и входная дверь со скрипом приоткрылась. Жалобно застонало обшарпанное деревянное крыльцо.
Валю я узнала сразу. Фото не преувеличивало- девушка была по-настоящему красива. Чего не скажешь о её прикиде- истертые, с прорезанной на коленке дыркой, джинсы, несуразного вида ортопеды и топик, едва прикрывающий грудь. Волосы, от природы роскошные, выкрашены в какой-то красно-рыжий цвет и собраны заколкой-крабом.
Я вышла из машины и направилась к калитке.
— Валя Частик?
— Хм… — девица повернулась и окинула меня подозрительным взглядом. — А что и так не видно? Из ментуры или как?
— Нет… — я не знала, как представится, и, в конце концов, решила не наводить тень на ясный день. — Из газеты…
— У-у-у! — взвыла красотка. — Час от часу не легче! И чё надо?
Я ожидала, что прием будет далек от тёплого, но все равно растерялась:
— Да так… На тебя взглянуть.
— Ах, ты… су-у-ка… — прошипела Валюша.
Мои сомнения насчет кровного родства с покойным Гуськом начали таять. Духовность девчонки полностью соответствовала генетике родителя. Но существовал еще и фактор окружения — с кем, как говорится, поведешься…
— Вынюхиваешь, как падла, а потом…
— А потом суп с котом! — рявкнула я, не позволив ей гнусавить дальше. — За мат можно пристроить тебя в твою родную обитель — ментуру. Поняла?
— Что, сука? — процедила девица сквозь зубы. — Я тебя!!!!
Она заметалась в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы запустить в меня. Наткнулась на старую, побитую ржавчиной эмалированную кастрюлю, истерически схватила её за единственную ручку и стала целиться, прикрыв один глаз, дабы ненароком не промахнуться.
— Видела? — я достала из кармана диктофон. — Ментурой запахло гораздо крепче, не так ли?
Паршивка неохотно опустила руку, глядя мне в глаза с нечеловеческой злобой.
Я тоже сверлила её недобрым взглядом про себя прикидывая, правильно ли выбрала тактику поведения. Такую сюсюканьем не проберёшь- природная наглость попрет лавиной. И решила продолжить в том же духе.
— Что, примолкла? — подзадоривала я её. — А с папочкой родным тоже молча ложилась?
— С-у-у-…-прошипела та одними губами.
— Сама-то ты кто по- твоему? Паршивая подстилка для родного папаши!
Я знала, что в порыве злости, доведенной до точки кипения, можно услышать от таких, как она, нечто интересное.
— Ты сама-то, вешалка ё… — злобно щурясь, процедила чертовка.
Я опять покрутила диктофоном.
— Так вот… — мат снова готов был слететь с её красивых губ, но Валюша сдержалась. — Было бы тебе известно, под папкой я не была, понятно? Только последняя… — она снова сдержалась. — такого удава захочет! Черт его знает, папка он мне или… Даже мать не знает толком.
— Вот как… — ехидно протянула я.
— Да пошла бы ты на… А ну быстро метнулась отсюда кабанчиком! А то и тебя и твой микрофон… — гадючка переступила-таки порог терпения. Она снова заметалась по крыльцу. Потом, очухавшись, повернулась ко мне, скорчив нечто, напоминающее улыбку:
— Разозлила ты меня. А то правда…
— Что "бабки" надо ложью отрабатывать. — бросила я ей, не дав договорить и,
развернувшись на все сто восемьдесят, пошла к машине, сопровождаемая вслед мерзким шипением. Громко хлопнув дверцей и выжав педаль газа до упора, обдала густющим облаком пыли злополучный Береговой переулок вместе с домом 23 и бестией Валюшей.
Завернув за ближайший поворот, остановилась, что бы хоть чуточку привести себя в состояние приближенное к равновесию, а заодно обдумать и переварить увиденное и услышанное.
Итак, Валя Частик- отпетая негодяйка, оторва чистой воды. Но винить её в этом я не имею права и не хочу, зная в какой клоаке её угораздило влачить своё существование. Это раз.
Вполне возможно, она и дочь Частика, но сей факт, увы, не доказуем. Два.
И если верить её словам, брошенным в порыве крайнего раздражения, она не вступала в интимную связь с известным авторитетом, что тоже, по сути, невозможно доказать наверняка. Это три.
Ну, а четыре- деньги, как известно, не пахнут….
Что же выиграла от этого спектакля я? Да ничего! Статью придется писать по — любому, причем в прежнем ракурсе, выдвигая несуществующий инцест как основной мотив убийства.
Глава 17
" Маргарита Михайловна, Маргоша, ты грязный борзописец!"
Это определение выплыло на поверхность само собой, когда я в который раз перечитывала свою писанину, живописующую инцест красавицы-дочери с грязным чудовищем — папочкой. Экран монитора как бы в подтверждение чуть заметно мигнул, явно издеваясь над незадачливой журналисткой.
Я сочиняла свой отвратительный опус всего один день, но прошло ещё два, а я отнекивалась, уверяя Андрея, что до сих пор работаю, каждый раз обещая закончить как можно быстрее.
— Теряешь профессиональные навыки. — смеялся он натянуто.
— Нет, Андрей, душу…
Его лицо становилось серьезным:
— Юра… — этого имени было достаточно, но он продолжил. — Он потерял жизнь. И где сейчас его душа?
— А разве жизнь и душа не одно и тоже?
— Как знать? — ответил он и тут же ретировался, с тихим вздохом прикрывая за собою дверь.
Я отвернулась к окну… Депрессия и безнадежность от невозможности быть собой всё туже сдавливала грудь, заставляя сердце стучать протестующее часто.
